.. Профессия наша с Иваном Порфирьевичем самая нужная на земле... С ребятами и стареть некогда. Жизнь колесом. Вот и в Сталинград только через сорок лет смогли вырваться.
— А дак же вы едете? По приглашению? Ведь туда на сорокалетие со всей страны...— говорю я.
Иван Порфирьевич, хитро сощурив глаза, улыбается.
— Так мы же сталинградцы. Чего нас приглашать? — Он выжидательно смотрит на меня, а потом добавляет: — Та разве ж мы не найдем там приюту? — И без всякого перехода продолжает: — А знаете, я ведь Зайцева по вашему адресу разыскал. Прислал мне письмо. Все вспомнил. И теперь надеюсь повидать его. Он тоже обещал приехать в Волгоград... В первом письме Василий Григорьевич ничего не говорит о Саше Грязеве,— продолжает свой рассказ Русакович. Он достает из кармана конверт и протягивает мне.— Письмо давнее...— добавляет он.— Но теперь с Зайцевым мы уже должны сами встретиться.
«Письмо к боевому командиру-однополчанину, Ивану Порфирьевичу Русаковичу.
Здравствуй, Иван Порфирьевич!
Сегодня 8 декабря 1981 года. Я получил твое письмо. Во-первых, я все помню, помню тебя по боевым делам и в минуты затишья Разве можно забыть встречу Нового, 1943 года в твоем уютном блиндаже. В те предновогодние дни мы уже чувствовали себя крепко, уверенно и фашистских атак не боялись. Минометчики всегда считались зажиточными, домовитыми, гостеприимными. Вы имели в своем загашнике и закуску и выпивку. Вот нас, снайперов, как магнитом и тянуло к вам.
Моряки любят остро пошутить, но тогда, в тот новогодний вечер, вы, минометчики, неправильно поняли шутку и, мне кажется, чуточку обиделись на снайперов.
Я помню тебя, Иван Порфирьевич, как выдержанного, скромного человека. Да и все знают Русаковича как смелого и сильного характером человека. Помнишь ли ты командира минометной роты Бездитько? Он живет на Украине, кажется, в Сумской области. Тебя ранило ^января, на Мамаевом кургане, а меня 20 января...
Сперва отправили на лечение в город Ленинск, а потом переправили в больницу, в Москву.
После выздоровления уехал в свою армию и уже был командиром зенитно-пулеметной роты.
Освобождал Украину, был ранен. Дрался за деревню Пугачень, это уже в Молдавии. На реке Днестр был опять тяжело ранен. В армию вернулся на Сандомир-ский плацдарм в Польше. Командовал отдельной зенитно-пулеметной ротой. В общем, войну закончил на Одере.
Четверть века работал в Киеве. Был директором завода, председателем райисполкома, директором фабрики, директором техникума, и вот болезнь вышибла меня из трудового седла, и я бросил работать, сейчас на пенсии.
А как у тебя сложилась жизнь после войны?
В 1983 году буду на открытии в Волгограде нового Музея обороны и панорамы. Приезжай, встретимся, все вспомним. Был ли ты в Сталинграде после войны?
В летние месяцы мы с женой живем на даче. За корреспонденцией следить некому, и, наверное, первое твое письмо пропало на почте.
Уважаемый Иван Порфирьевич! Прими наши поздравления и наилучшие пожелания в связи с наступающим Новым, 1982 годом.
Пиши! Мой адрес: 252070, Киев-70, ул. Волошская, д. 42, кв. 16. Обнимаю.
Зайцев,
8.12.1981 г: гор. Киев».
— Вот должны встретиться.— Влажнеют глаза у Русаковича.— В письмах разве все расскажешь...— Голо-прерываясь, вздрагивает, и он, отвернув лицо, смотри в окно на заснеженные крыши домов.
— А я про себя знаю,— помогает земляку справиться с волнением Николай Иосифович.— Не удержусь и буду там, в Волгограде, плакать. Знаю... Не удержусь... Я ведь помню... Хоть и сорок лет...
Толпеко поднялся из-за стола, подошел к окну и тоже стал смотреть туда же, на заснеженные крыши Москвы.
Мы прощаемся.
— А то давайте,— говорит Николай Иосифович, и его горячо поддерживает Русакович.
— Ей-богу, решайтесь. Сядем в поезд — и завтра утром там, на вашей родине.
— Продуктов у нас хватит,— подхватывает Толпеко.— У меня сало копченое, домашнее, и еще кое-что... Так бы славно до самой Волги и проговорили.
— Нет... Благодарю. На родину едут без суеты. Я отправлюсь летом... * ,
Фронтовики уезжают в мой родной город, и с ними уезжает моя юность.
Провожаю гостей, а на душе неспокойно. Что-то я делаю не то. Не то ответил этим людям, не то рассказывал им о дофронтовом Сталинграде, где из нашего 8-го класса, выпуска сорок второго, осталось только семь человек... Не то...
А через неделю Иван Порфирьевич опять появился в Москве, уже один. Он возвращался с торжеств в Волгограде, переполненный впечатлениями, и безудержно говорил, стремясь одним махом выложить все, что его так взволновало там:
— Потрясающе. Я встретил своего убитого командира взвода. На моих глазах его убило. И танк переехал через него, а он, оказывается, остался живым. И, знаете, приехал в Волгоград...— Русакович, словно задохнувшись, обрывает рассказ, роется в карманах и, переводя дух, добавляет: — Вот тут его адрес. Он живет в Белой Церкви... Знаете, я его не признал, а он меня увидел и угадал, подходит и говорит:
— Я Горовенко Федор Лукич, ваш командир взвода.
— Так ты же убитый...
— А я и правда был убитый.— Показывает изуродованную правую руку, и на голове у него в лобной кости вмятина.— Да вот воскрес...
Ну, обнялись. Плачем. На нас смотрят фронтовики и тоже плачут. Слез в Волгограде много было. Состарились солдаты, и слезы теперь у всех близко...
— А как Николай Иосифович Толпеко? — вспомнил я его разговор о слезах.
— Он молодцом держался,— ответил Русакович.— Все свои позиции искал... Да где там, домов понастроили, улицы по-другому спланировали, оврагов тех нет, где мы на брюхе ползали да в окопах, в блиндажах мерзли... А вот место, где его ранило, нашел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19