Он стоит по одну сторону площади, а напротив, по фугую сторону,— моя комендатура. Там, стоя у окна, я смотрю маршалу в глаза — вернее, смотрел, смотрел ему в глаза, а теперь i смотрю в глаза другому...
Ах, как подумаю: Мольтке, генерал-фельдмаршал, предоста-швший полководцам свободу водить свои полки. Начальник енерального штаба, предложивший новый метод оперативно-тратегического маневра.
Да что там, милейший, буду с тобой откровенен и прямо кажу: конечно же, как у товарища Андермана есть личные фичины быть против памятника, так у меня есть свои личные фичины быть за него. Не такая уж это малость, если бывший срестьянский паренек из деревни под Ростовом-на-Дону, стоя у жна, смотрит в глаза фельдмаршалу Мольтке.
Сорок лет назад в нашу деревушку пришло письмо от его высокоблагородия господина ротмистра; отец не вернется, гласило оно, он погиб, и деревенские бабы запричитали: «Ох, орюшко-горе, да он всех нас сожрет, этот проклятый немец». Ну L там и тебя самого заграбастал царь воевать за него; царя ты цуганул ко всем чертям, а вот немца, того не так-то просто было цугануть ни к чертям, ни из собственной страны, немец в эрест-Литовске сварганил то, что он назвал миром, и ты юлей-неволей принял этот мир, а ночью, лежа на сене, солдаты иептались: «Ой, немец хитрюга, у него генералы похитрее амого Распутина». Ну а потом белые тебя пытались отправить на от свет, а ты их. Они гнались по пятам за тобой, а ты гнался по штам за ними, и так до самой Сибири, но однажды дела у тебя )бернулись особенно плохо: каждый день стоил моря крови, а ебе никак этих негодяев не сломить. И тут ты узнал: ничего удивительного, браток, у них есть генерал, остзейский барон, кил у немцев, изучал там стратегию, ох, эта немецкая стратегия!
В конце концов ты их одолел своей собственной стратегией и возвратился домой, получив приказ: ты должен стать учителем! Садись, дружище, учись, а предмет мы тебе подобрали. И ты учишь, учишь немецкий. Немецкий язык, немецкую литературу, немецкую историю. Что ж, ты учишься, и тебе невольно приходит в голову: какой народ! Какие писатели, какая музыка, какие мыслители! Какие генералы — этих не так уж много, но кое-кто — ого! Клаузевиц, например, или Мольтке! Потом ты начинаешь учить детей немецкому языку, немецкой литературе, немецкой истории, ты даже организуешь драмкружок, ставишь с ребятами Клейста и Хеббеля, не стыдно и немецких друзей пригласить, одну из них зовут Иоганна Мюнцер, она поможет твоему лучшему ученику Ване Кулешову выучить роль принца Гомбургского; но незадолго до премьеры всему конец, опять на страну напал немец, другой немец, и ты никогда не узнаещь, видел ли Ваня свою отверстую могилу, подобно принцу, которого он хотел сыграть, ты узнаешь только, что могилу он себе нашел, неведомо где. А сам ты узнал страх, как тот принц: немец гонит тебя, все вокруг разбивает вдребезги и наступает, наступает, наступает, и однажды ты задумываешься: неудивительно, что они нас гонят — Шарнхорст и Гнеизенау, Клаузевиц и этот Мольт-ке! Но в один прекрасный день, после многих, многих дней ты резко повернул, и теперь наступаешь ты, наступаешь и наступаешь и в конце концов входишь в маленький город, тебе давно известный, только тебе неизвестно: когда-нибудь там у окна станет Василий Васильевич Спиридонов, майор и комендант, а напротив, на другой стороне площади, он увидит памятник, бронзовое изображение прусского фельдмаршала и начальника имперского генерального штаба графа Хельмута фон Мольтке... Василий Васильевич с минуту раздумывал над своей историей, и на мгновение показалось, что он доволен, и вдруг он взревел, да так, что даже башкир выхватил изо рта свою самокрутку:
— А тут этот Фриц Андерман!
Лицезреть Фрица Андермана Давиду пока не пришлось, вдобавок он все еще не мог взять в толк, что делать ему в этом треугольнике — Спиридонов, Мольтке, Фриц Андерман; поначалу, когда машина, въезжая в город, мчалась мимо бесконечного ряда сараев, ему предложили закусить колбасой и глотнуть из бутылки.
Наконец они остановились перед кирпичным зданием; майор обнял Давида так же порывисто, как час-другой тому назад обнимал Иоганну Мюнцер, и прошептал:
— Браток, поднимись наверх и помоги товарищу, что сидит там, лучше понять генерал-фельдмаршала графа Хельмута фон
Мольтке, скажи, что ты от меня, скажи, что ты из журнала, скажи ITO хочешь, главное, скажи ему: Мольтке нам надо сохранить!
Давид, полупарализованный от долгого сидения, полуудушенный «утехой» башкира, полуподавленный новым обликом немцев новым обликом русских, вылез из машины и, взбираясь по ступеням ратуши, тихо простонал:
— Ах, Фриц Андерман!
Его нелепое положение не оставляло ему выбора: расспрашивая всех встречных, он добрался до кабинета бургомистра и всякий раз, собираясь повернуть назад, вспоминал, что башкир-водитель вылез из машины вслед за ним и, усевшись на ступеньках ратуши с дымящей самокруткой в углу рта и с конструкцией товарища Шпагина в руках — модель ППШ-41, калибр 7,62, стрельба ведется одиночным и автоматическим огнем, при коротких очередях боевая скорострельность до семидесяти одного выстрела в минуту,— казалось, только и ждал кого-то.
Секретарша бургомистра и так уж была именно такой, какой следует быть секретаршам, а когда узнала желание и задание Давида, то показалась ему тоже творением товарища Шпагина.
Однако Давид стойко выдержал ее автоматную очередь — что оставалось? — а она все-таки отправилась к Фрицу Андерману, и вернулась от Фрица Андермана, и указала Давиду на стул и :тол в углу приемной, и положила на стол записку: «Где являются наши войска, там восстанавливается порядок» — после кровавого подавления революции 17.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149