— Надо юлить, обходить, хитрить, подкидывать! Никогда я этого не умел, да и теперь вряд ли получится.
— Уже двенадцать бьет.— Женщина вслушивается в доносящийся с восточной стороны звон, заглушаемый шумом соседнего порта.
— Так и есть,— кивает сосед.
Выйдя из тени акации, они, не прощаясь, расходятся по своим дворам.
Ранним утром, не успел он продрать глаза, в передней зазвонил телефон. Мрачный со сна, раздраженный неприятным дребезжанием, он нехотя снял трубку.
— Это ты, Ферко? — послышался голос матери.
— Да,— сразу смягчился он.
— Боялась, не застану тебя. Потому и звоню так рано,— виновато объяснила мать.
— Ничего, я встал уже,— успокоил ее сын.
— Вы куда-то отлучались вечером? Два раза звонила, но никто не подходил,— оправдывалась мать, и он вдруг живо представил себе ее маленькую фигурку в кухонном полумраке, склонившуюся над старым черным бакелитовым аппаратом, который ей установили два года назад, в доме на Сиреневой улице, она тогда жила уже одна- одинешенька, не могла привыкнуть к телефону и пользовалась им всегда с опаской.
— Вчера мы были дома,— ответил он.
— Странно,— удивилась мать.— Ферко, мне вчера сказал сосед, что сегодня придут эти... Ну те, что оценивают дома. У нас будут, кажется, около двенадцати...
— Я подскочу,— пообещал он.
— Хорошо, если так. А то они еще оберут меня как липку.
— Зачем им это нужно?
— Постарайся подойти, сынок.
— А почему, собственно, я? Пригласила бы Зузку, тем более она заинтересована в этом! Пусть проследит за всем.
— Она тоже потом договор подпишет...— растерянно сказала мать.— Ты уж не оставляй меня одну...
— Если Зузка узнает, что я у тебя был в такой момент, опять начнет скандалить.
— Не начнет. Ты побудешь, посмотришь, послушаешь и уйдешь. Что в этом плохого? Чего скандалить?
— Станет кричать, что я лезу не в свои дела.— Франтишеку и в самом деле не хотелось лезть в это дело.
— Нет, лучше ты приходи. И пораньше, надо их встретить вместе.
— Постараюсь вырваться.— Он не был уверен, что его отпустят с работы раньше.
— Не забудь, к двенадцати! — напомнила мать.
Было уже за полдень, а он все еще тащился по окраинному району, который с юга замыкался оградой речного порта. Чугунные пики ограды, схваченные вверху и внизу длинными стальными полосами, торчали из низкого бетонного основания. За ними шумел порт, изрезанный сверкающими рельсами железнодорожных путей, с длинными пакгаузами из красноватого глазурованного кирпича, со стрелами грузовых кранов, с голубоватой гладью речной излучины, которая, несколько десятков лет назад перекрытая плотиной, превратилась в акваторию порта. А за портом вдалеке на острове бушевала пышная растительность, зелень которой закрывала вид на саму реку.
С запада этот район изогнутой линией огибало древнее городское укрепление. Изначально единая крепостная стена теперь во многих местах была протаранена лентами дорог и шоссе, некоторые башни настолько разрушились, что грозили обвалиться и придавить проходящих мимо, поэтому их разобрали, а другие, покрепче, наоборот, были восстановлены и снаружи даже отреставрированы, и теперь их используют для самых разных целей, чаще всего под склады; а в общем городское укрепление так и осталось границей между старым городом и новыми микрорайонами, которые начали возводиться с начала пятидесятых годов.
С севера и отчасти с востока этот район отделяло от остального города несколько обширных кладбищ, составляющих как бы единый некрополь. И хотя через кладбища проложены дорожки, пользуясь которыми можно раза в два сократить расстояние, люди, как правило, предпочитали обходной путь, избегая безлюдные кладбищенские аллеи, где им становилось не по себе.
Он быстро шагал по маленьким улочкам с приземистыми, обычно обшарпанными и тесно прижавшимися друг к другу домами с небольшими двориками, сырыми и темными, с чахлой зеленью крошечных палисадников, приютивших у себя какое-нибудь одинокое деревце, куст сирени или виноградную лозу; эти улочки отличала причудливо изогнутая линия крыш, разнообразных по форме и высоте, когда-то покрытых ярко-красной черепицей или сероватым хрупким шифером, но впоследствии залатанных чем попало — черепицей другой формы и цвета, кровельным железом, а то и обыкновенным толем, которым принято покрывать крыши сараев, курятников или голубятен.
Он торопился и уже почти бежал мимо старых обитателей этих мест, мимо знакомых с детства людей, пытающихся остановить его и завязать разговор.
Может, оценщики задержатся или устроят обеденный перерыв, утешал он себя, но чем ближе подходил к Сиреневой улице, тем больше понимал, что опаздывает, и сильнее ускорял шаг.
Эх, жаль, не удалось прийти вовремя, но что поделаешь, не смог он уйти с работы раньше... Эксперты из строительного управления уже, должно быть, приступили к делу, и обиднее всего будет, если он явится к шапочному разбору...
Да, оценщики быстренько осмотрят обе комнаты, кухню, чулан, чердак, крошечный палисадник и дворик, все зафиксируют в своих блокнотах, затем разнесут данные по графам, все подсчитают, подберут соответствующий коэффициент, перемножат, получат итоговую сумму и сообщат наконец, сколько стоит мамимо владение...
Он несся, отмахиваясь от тех, кто окликал его, желал поговорить.
И вот наконец Сиреневая улица.
Мимо соседа Богуша, который неожиданно вынырнул на его пути, Франтишеку проскочить не удалось.
— Ты где был так долго? Мать издергалась — семь раз выходила тебя встречать! — закричал на него сосед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46