ты за немцев или за народ. И пусть ты был за немцев, в любую минуту ты мог стать народолюбцем, да еще с почетом! А теперь люди разделяются так странно, что даже в очках не разберешься. И все потихоньку, все тайком... Досадно, очень досадно!
Он щелкнул языком, махнул рукой и снова забегал по комнате.
— О чем же вы хотели меня спросить, господин жупан?
— Сейчас, сейчас. На чьей стороне сила?.. Ну, как вы думаете?
— О чем?
— Чем все это кончится? Победят старые или молодые?
— Это бог знает, а не я.
— Знаете! Вы хитрый! Иначе вы не рискнули бы так открыто... А доктор тоже с молодыми?
— Я не спрашивал его.
— Не хотите говорить... стреляный воробей! Значит, вы думаете, что лучше всего не склоняться ни на ту, ни на другую сторону?
— Смотря какие убеждения...
— Эх, да что с вами? — засмеялся жупан и сжал ему локоть...— Ведь мы здесь одни, вдвоем! Убеждения? Они всегда меняются; человек же остается таким, каков он есть. Солнце сейчас светит?
— За облаками.
— Ну вот. А через час оно выйдет из-за облаков, и вы будете говорить о нем уже по-другому. Вот что такое убеждения. Все-таки вы мне скажите, какая разница между молодыми и старыми? Старые за веру, молодые против — так, что ли?
— Речь идет не о вере.
— А о чем?
— О прогрессе.
— Гм. Я тоже за прогресс. Прекрасная вещь прогресс... А о каком прогрессе идет речь?
Качур выпучил на него глаза и не нашел ответа.
— Ну, знаю, за прогресс вообще! А старые, за что они?
— Они консерваторы.
— Консерваторы... Это прекрасно. Хм, я тоже консерватор... Подождите, а на чьей стороне те, что за немцев?
— Ни на чьей.
Жупан подпрыгнул и забегал по комнате:
— Ни на чьей? Ни на чьей... Умные люди... Эх, хорошие времена раньше были!
Жупан бегал по комнате, заложив руки за спину и нагнув голову. Вдруг он остановился перед Качуром:
— А, да! Вы еще здесь? — Посмотрел ему серьезно в лицо и покачал головой: — Не дело, господин учитель, не дело затевали вы в воскресенье. Не подобает это вам. Правду вам говорю, не подобает.
Качур поднялся и взял шляпу.
— Но что вас упрекать? Вы молоды и еще не знаете долга... святого призвания... словом, сами понимаете!.. Прощайте! Через лавку, пожалуйста, через лавку! Не нужно, чтобы люди... Всего хорошего!
Качур прошел через лавку и вышел на улицу, жупан исчез в темных сенях.
«Мошенник! — подумал учитель и торопливо зашагал по улице.— Да даже и не мошенник!»
Темнело, когда он направился в Бистру.
Туман висел над землей, и сквозь него высоко над горой чуть просвечивал месяц.
На полпути он остановился.
«Что мне там делать? Ведь я знаю, что все, о чем мне рассказывали, правда, я и сам предчувствовал это с самого начала. Если все остальное не удалось — чего мне там искать?»
И все же, хотя он и понимал, что следует повернуть назад и забыть о белом доме, он прибавлял шагу и торопливо шел дальше: сердце было сильнее разума.
«Неудачное начало, только и всего. Потерять надежду только потому, что споткнулся на первом шагу? Я был слишком неловок, в этом все горе. Расскажу, как все получилось, и станет веселей: я посмеюсь, и Минка также будет смеяться. И правда, не было еще на свете такого чудного спасителя! И такого жалкого спасения тоже не было! И тем не менее мне кажется, что комедия эта была не напрасна, может быть, что-то западет в души людей; уже то хорошо, что я расшевелил их. Возникнут серьезные противоречия, а противоречия всегда плодотворны. Завяжется борьба. Нет, не напрасно это было! Когда в ущерб себе приносишь ближнему хоть маленькую пользу, всегда бываешь вознагражден».
Качур повеселел, его разгоревшееся лицо просветлело.
«Какие там неприятности? — улыбался он.— Переведут в другое место, вот и все неприятности! Раскусил за-польцев, до конца их познал; завтра, может быть, познакомлюсь с загорцами, а послезавтра с запланцами. Таким образом, обойду с узлом и посохом всю прекрасную родину, и не будет ни одного патриота, который знал бы народ лучше меня. Когда-то я хотел обойти страну из края в край,— вот теперь и обойду на казенный счет. Ни жены у меня, ни детей, свободен!»
В это мгновение тень прошла по его лицу.
О Минке он никогда не думал иначе как о девушке в алой блузке, белолицей и черноглазой дочке богатого трактирщика. Когда они оставались одни, и он целовал ее маленькие, пухлые ручки, и говорил ей слова любви, ему никогда не приходило в голову, что может быть по-иному, что когда-нибудь он предстанет в черном сюртуке, краснеющий, робкий и дрожащий, перед толстым господином Ситаром.
Он махнул рукой, прогоняя неприятные мысли.
«Глупости, ведь она еще ребенок! И я, что такое я? Низкие мысли; сам дьявол послал их мне, чтобы смутить мой покой».
На пороге стояла госпожа Ситарева.
— Минка в парке,— приветливо улыбнулась она.
— В такой туман в парке?
— Сказала, что идет в парк; может быть, и не в парке, посмотрите сами... Чем вы занимались в последнее время в Заполье?
— Ничем особенным, сударыня.
— Ничем? — и засмеялась.— Все говорят, что вас уволят, что вы затеваете ужасные вещи.
— Ах, это... ну, подрались там в трактире, а я, хоть и не дрался, должен нести наказание. Ничего другого не случилось.
Она погрозила пальцем.
— Рассказывают и другие вещи. Никогда не подумала бы, что вы, с вашим невинным лицом, можете...
— Что же я сделал? Она расхохоталась.
— Как мило вы спросили! Точно девушка! Ну, ступайте, поищите Минку. Потом приходите выпить стаканчик вина. Видно, захочется? — Она засмеялась еще громче.
Качур испугался ее смеха, он не понимал его.
— Хорошо, приду!
В парке было тихо, пустынно; все ниже и ниже спускался туман на голые, черные и мокрые деревья, песок смешался с грязью, и ноги вязли в нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52