Но надеюсь, Тончка, мы с тобою переступим этот ров, если будем крепко держаться за руки... Впрочем, мы еще поговорим об этом... До свидания.
Он поцеловал ее в щеку и медленно пошел домой, опустив голову, усталый, больной. Качур понимал, что за короткое время в жизни его произошла резкая перемена, что сам он изменился. И чем больше он чувствовал и осознавал эту перемену, тем яснее вставали перед ним его прошлое и будущее. Он стал трезвее смотреть на вещи, стал сильнее; тяжелый груз наваливался на его плечи, и с бременем росли силы.
Придя домой, он заперся в своей комнате; не зажигая света, сел на кровать, уперся локтями в колени и прижал1 лоб к ладоням. Картины прежних времен вставали перед ним, и ни одна из них не была радостной.
...Только несколько дней, несколько шагов отделяли его от той поры, когда он чувствовал себя сильным, бодрым и готов был бросить вызов всему миру. Только что исчез последний луч солнца,— и что же, исчез навсегда, чтобы никогда больше не вернуться? Невозможно! Таким коротким не может быть день, так быстро не проходит молодость!
...Увидел бы его теперь кто-нибудь из тех слабаков, холопов-крохоборов, на которых он смотрел когда-то с таким отвращением и презрением. Когда-то? Боже мой, даже еще вчера! Как покраснел бы он, сгорел бы со стыда! Как рассмеялся бы прямо ему в лицо тот жалкий лизоблюд. «Все еще воспитываешь народ? Спасаешь его? Наперекор аду, молниям и окружному школьному совету? Что-то быстро ты угомонился. Бог свидетель, даже я дольше сопротивлялся». Что бы я ему ответил? Опустил бы голову и промолчал. Все кипело и бунтовало в нем.
Неужели наступил всему конец? Когда и почему он отрекся от себя и от своих высоких целей? Кто смог изменить, приручить его сердце? Кто повернул все его мысли в другом направлении, с высокой вершины сбросил в глухую низину? Когда это случилось? И почему?
«Я ли это или кто-то другой стоит здесь вместо меня, думает, говорит, делает за меня и против меня?»
Мучительно размышляя, возбужденный, взволнованный, он тщательно избегал чего-то темного, неприятного, хотя оно было совсем рядом. С наибольшей пристальностью человек смотрит на то, чего не видит или не желает видеть. Там, в темном углу за дверью, неслышно стояла Тончка, а он отворачивал голову, чтобы ее не видеть, и пристально смотрел в другую сторону. Но и там он видел себя и ее. Она вошла в его жизнь, устроилась в ней со всем своим барахлом, цепью сковала его тело, душу, мысли. Все в нем когда-то принадлежало ему, теперь у него не было ни своих мыслей, ни своих желаний, а только это жалкое тело, измученное и выжатое заботами, гнусностью и злобой жизни, которое в конце концов выбросят на навозную кучу...
Он тяжело вздохнул, и ему так захотелось отвести душу с другом.
«Кого позвать? Кому выплакаться?»
Вспомнил он о враче, но стыдно было предстать перед ним таким униженным и обессиленным. И вдруг выступил из темноты Ферян, веселый, пьяный и благодушный.
Качур улыбнулся и написал ему длинное письмо.
«Знаю, он приедет!..»
Утром в комнату вошла толстая служанка священника.
— Сударь,— грубым голосом заявила она,— священник велел вам тотчас к нему прийти.
— Мне надо идти в школу.
— Идите к нему. Чего вам в школе делать! — И хлопнула дверью.
Качур пошел к священнику. Тот только что вернулся из церкви и переодевался, чтобы отправиться в поле.
— Святая заступница! — воскликнул он, увидев Качу-ра.— Вы что, с ума сошли?
— Почему? -— спросил Качур и улыбнулся деланной и почти печальной улыбкой.
Священник стукнул сапогом об пол.
— Почему? — закричал он еще сердитей, и на лбу его выступили жилы.— Еще спрашивает, почему он спятил! Вы женитесь или нет? Отвечайте!
— Женюсь.
Священник обувался; наклонясь, он держался обеими руками за натянутый наполовину сапог.
Услышав ответ Качура, он приподнял голову, удивленно посмотрел ему в лицо. Потом опять взялся за сапог.
— Почему бы мне и не жениться? — спросил Качур несколько сконфуженно.
— Ну да! Разумеется! — усмехнулся священник и покачал головой.— И детей думаете заводить, да? Много детей?
— Возможно,— покраснел Качур.
— Возможно? Так оно и есть! Может быть, буду жить, может быть, и нет. Может быть, будут дети, а может быть, их не будет. Может быть, они будут жить, а может быть, сдохнут! О никчемный, безбородый мальчишка, треснуть бы тебя вот этим сапогом, да хорошенько!
У священника дрожали руки, и он тяжело сопел от гнева.
— Нет, ты не сумасшедший, ты просто молокосос, сопляк. И жениться вздумал, берет женщину, которая ходит в церковь не молиться, а выставлять напоказ свою роскошную грудь и смазливую рожу. Да благословит тебя бог, но я преподнесу вам такую проповедь, какой еще мир не слыхивал! Чем вы думаете жить? Любовью? Ца-ца-ца! Если женится батрак, ладно, так уж и быть,— пусть лучше женится, чем по бабам бегать! А учитель хуже батрака; по-господски не может жить, а по-свински не должен. Вот так.
Качур повернулся и пошел к двери.
— Куда? — закричал священник.
— Разве проповедь не кончена? Священник заговорил тише:
— Ступайте с богом и делайте, как вам угодно. Одно скажу вам: жалко мне вас.
Священник молча продолжал торопливо одеваться.
Качур постоял на пороге и вышел.
«Мужик,— подумал он сердито о священнике, но горькая тяжесть на сердце становилась все тяжелей.— Бог знает, может, он разумно рассуждал? И не было ли тени правды в его словах? Скорей бы уж все это кончилось! Раз навсегда! А потом... потом что бог даст».
Через несколько дней в субботу под вечер приехал Фе-рян. Смеясь, поздоровался он с Качуром, горячо пожал ему руку. Однако Качуру показалось, что смех Феряна не такой сердечный, как раньше, и что на лице его не видно прежнего здоровья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52