и это смущало его, вселяло в сердце тревогу.
— Где бы мне разыскать жупана? — спросил он.
— Зачем вам жупан? — удивился Ерин.
Качуру почему-то стало стыдно, и он ответил, заикаясь:
— Может быть, полагается...
— Ну, если считаете, что полагается... Там он! — И показал рукой.— Вон тот высокий белый дом у дороги... с красивым садом... Всего хорошего!
Качур приподнял шляпу, поклонился с угодливой улыбкой и пошел быстрыми мелкими шагами на полусогнутых коленях, походкой малодушных и трусливых людей.
— Карьерист,-г- произнес ему вслед веселый учитель так громко, что Качур услышал.
Он не обернулся и заспешил дальше. Ветер играл полами его широкого поношенного сюртука.
«Прости его боже!—-думал Качур.— Что он знает, этот птенец. Ни жены у него, ни детей. Дай ему бог никогда не узнать, что значит встать на ноги, когда на плечах у тебя крест и колени трясутся... В теплое гнездо попал я, теперь можно забиться в угол! — Он улыбался сам себе и щурился на солнце, которое светило ему прямо в лицо.— Трудно это... из ночи прямо в ясный день...»
Качур вошел в светлую, просторную прихожую с большими стеклянными дверями. За дверями не было никого, отворить их он не решался и не знал, куда стучать. Из низких боковых дверей, видно, из подвала, вышла служанка с корзиной и бутылками в руках.
— Господин жупан у себя? — робко спросил Качур.
— У себя,— резко ответила служанка и толкнула ногой стеклянную дверь,— Чего вам нужно? — обернулась она в дверях.
— Учитель я.
— Я скажу горничной! — Закрыла двери и ушла.
Качур ждал. «Как здесь все по-городскому!» — подумал он, услыхал шаги и выпрямился. С той стороны перегородки в прихожую вошел стройный, чернобородый человек и открыл двери.
— Пожалуйте сюда, заходите! — улыбнулся он Качуру, который продолжал стоять на пороге со шляпою в руке и кланяться.
— Наденьте же шляпу!
— Господин жупан... Мартин Качур, учитель... только вчера прибыл в этот прекрасный край... и намерен трудиться, дабы не посрамить его...
Жупан засмеялся и подал ему руку.
— Зачем бы вы его стали срамить?.. Шутник вы, видно!
— Нет,— испугался Качур.— Я не шутник... Серьезно, господин жупан, я добросовестно буду исполнять свой святой долг... и не буду заниматься вещами, которые... не входят в круг прямых обязанностей... политикой...
С лица жупана, из его черных глаз исчезла улыбка, он посмотрел на Качура серьезно и твердо из-под густых бровей.
— А разве это меня касается? Уж не принимаете ли вы меня за доносчика? Учитель такой же свободный человек, как любой другой; поступайте так, как считаете правильным. Коленопреклоненные вовсе не лучшие люди.— Подал ему руку, тут же отнял ее и ушел.
Удрученный и встревоженный возвращался Качур домой. Горячий полуденный свет словно прижимал его к земле; при взгляде на поле, все прорезанное яркими трепещущими лучами, будто солнце сыпало на него золотые и серебряные зерна, у него болели глаза. В приходской церкви звонили полдень, и звон колоколов подхватили соседние церквушки.
Больно и тоскливо было на душе Качура.
«Священник сказал ведь, что он был бы чужим, смешным, если бы переехал в светлые края...»
И Качур с ужасом и болью почувствовал желание вернуться обратно в Грязный Дол, к серым мертвенным теням... Туда, где человек спал... был спокоен... где можно было не шевелиться... как в гробу...
— Ты опять пьяный? — встретила его жена.
Дети смотрели на него большими, испуганными глазами, как в те времена, когда он возвращался домой, шатаясь, грязный, без шляпы.
Он сел за стол и подпер голову руками.
— Это совсем другой мир, жена! Она подала обед.
— Разумеется, другой, и слава богу! Качур удивленно поднял глаза на жену.
Она была красивее, чем когда-либо раньше, яркая, пышная, глаза у нее блестели.
— Ты не хочешь обратно в Грязный Дол? — горько, почти с упреком спросил Качур.
—- Может, ты туда хочешь? Видно, не нашлось тут приятелей пьянствовать?
— О Тончка, ты... Эх, с тобой говорить —- все равно что с камнем.
— Опять придираешься, а еще даже не напился! Знаешь, Качур, об одежде надо будет прежде всего подумать. Я в таком виде в церкви не покажусь: здесь одеваются совсем по-другому. Мне стыдно.
— Откуда же мы возьмем?
— Можно не есть каждый день мяса.
— Быстро ты освоилась здесь, Тончка. Быстро забыла Грязный Дол. Там ты обходилась без шелка.
— А кто рвался оттуда? Кто говорил, что я буду госпожой? Хороша госпожа! Хорош господин!
Качур умолк. Солнечный свет заливал комнату, и этот свет душил его, он боялся его, как боялся когда-то теней в Грязном Доле. Свет делал Качура слабым, робким, чужим, чужим даже жене, которая поглощала свет полными глотками, так что он просвечивал из ее щек и глаз.
Вечером он отправился к Гашперину.
В зале трактира было накурено. За столом сидела большая компания: несколько молодых чиновников и среди них сонный практикант, оба учителя, Матильда в кокетливом платье с короткими кружевными рукавами, другая учительница — худенькое, робкое дитя с большими глазами, и пожилая болтливая экспедиторша. Все они шумно приветствовали Качура и усадили его между сонным практикантом и робкой учительницей.
В тяжелом трактирном воздухе, в табачном дыму и дремотном свете ламп Качур почувствовал себя лучше. Попробовал вино — вино было хорошее. Огляделся.
Против него сидел высокий красивый молодой человек с пшеничными кудрями, нежной кожей и неприятным оскалом. Он смотрел на Качура странным водянистым взглядом и отвел глаза, лишь только Качур поглядел на него. По громкому повелительному тону Ерина было заметно, что он уже навеселе, Матильда смеялась тоже с излишней развязностью, глаза ее были мутны;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52