практикант спал.
— Мы говорили о вас, господин Качур, революционер на пенсии! — засмеялась Матильда.— Где вы все это время пропадали, что так подурнели?
— Старость, ничего не поделаешь! — улыбался Качур и пил.— Постареешь, познаешь заботы и тяготы жизни, и не захочется больше делать глупости...
— Слушайте, Качур. Пустой вы стали, страшно пустой и скучный! — сказала Матильда и повернулась к Ерину: — Вы поверите, что этого человека преследовали за сопротивление властям, что он занимался политикой, организовывал митинги, подстрекал народ?..
Качур отрицательно тряс головой и отмахивался обеими руками:
— Нет, нет, нет! К чему это говорить? Никого я не подстрекал... Да ничего и не устраивал! Никогда не занимался политикой и не буду... Не желаю, чтобы меня так... поймали... чтобы играли мной, мне во вред... Ничем этим я не интересуюсь, совершенно не интересуюсь!
— Тьфу! — воскликнул Ерин.— Слыхали вы его? Боится, что мы его... ах ты проклятый трус! Доносчики, что ли, мы? Да и зачем следить за таким трусом? Ведь он даже сморкаться не осмеливается, когда инспектор близко! И такого преследовать...
Матильде стало жалко Качура.
— Другие времена были!
— Какие такие другие времена! — воскликнул Ерин сердито.— Если человек видит, что не может больше жить честно, пусть вешается! Немало было таких, что повесились. А жить себе на посрамление, другим не в честь...
Качур много пил, улыбка не сходила с его губ.
«Говорите!.. Мне все равно! Не стану с вами спорить... и сердиться не буду... Десять лет тюрьмы... человек больше не ворует... кроток... осторожен...»
Оглянулся через стол и заметил, что красивого молодого человека с пшеничными кудрями уже не было. Матильда смотрела недовольно и задумчиво, чиновник с козьей бородкой нашептывал робкой учительнице нежные слова, а она улыбалась и краснела; практикант, склонив голову на стол, храпел; экспедиторша рассказывала длинную историю, которую никто не слушал.
— Какого черта вы живете, когда вас ничто в жизни не волнует? — спросил Ерин.
— Жена у меня, дети... и вино!
— Вот горе...— вздохнул Ерин.
У Качура кололо сердце, когда он подымал стакан, тряслась рука. Вино одурманило его; словно в тумане маячил перед ним Ерин, и он казался ему знакомым с давних времен. Качур ткнул в него указательным пальцем и вполголоса засмеялся:
— И этот... и этот не повесится! Ерин был пьян и вскипел:
— Что? Объясните!
Веселый молодой учитель, который смотрел на все пьяными, вытаращенными, как со сна, глазами, вдруг очнулся и попытался подняться.
— Объясните!
Качур отрицательно покачал головой и замахал руками:
— Нет... не буду спорить... Ни за что на свете! Что видел, то видел... Больше не скажу ни слова!
— Холоп! — воскликнул хрипло и невнятно молодой учитель и опустился на стул.
Ерин подумал, потом, так ничего и не сказав, взял графин с водою и намочил себе лоб.
Качур перегнулся через спящего практиканта и положил свою руку на руку Матильды.
— Мадемуазель Матильда... когда-то, в те времена...
— Ты пьян, старик! — прервала его Матильда и отняла руку.
Качур отвернулся, лицо у него стало темным, обиженным; его пьянило вино и необъяснимая, скрытая горечь, которая появилась много раньше этого вечера, вдали от этих людей. Схватился руками за голову: «Не любит больше!» И сразу забыл, кто его больше не любит; сперва он думал о худой учительнице, потом о Матильде, потом о своей жене, и внезапно его мысли остановились на белолицей и черноглазой Минке.
Он поднял голову, огляделся. Медленно встал, качаясь, вытаращив мутные глаза, и протянул руку:
— Кто из вас, сидящих здесь... кто из вас любил так, как я?
Но увидал незнакомые пьяные лица, удивленные взгляды и смолк.
Ерин подошел к нему, похлопал его по плечу:
— Ну, все хорошо... Теперь мы понимаем друг друга!
— Ну так споем!
— Споем, но не сегодня.
Ерин принес ему пальто, надел шляпу на голову... Ночь была холодная, небо, усыпанное звездами, казалось совсем близким. Дорога была видна, как днем. Качур остановился, качаясь, и смотрел на небо.
— Куда я попал? В какую страну?
Долго думал и решил: «Нет... они не собьют меня с толку! Дети у меня, жена.— Он думал вслух, шел по улице и все кричал: — Дети у меня, жена... Хватит с меня... Не хочу больше!.. Оставьте меня в покое!.. Буду для себя жить!..» Остановился, попробовал голос и запел:
Любимая моя, что ты сделала, Зачем другого полюбила...
Умолк, и сразу стало грустно: «Тяжело! Скоро осень, потом зима,— разве это пальто?.. Разве это жизнь? Зачем?..»
Подошел к дому; от окна отступила тень.
— Эй, ты! —крикнул Качур и зашагал быстрее. Окно с шумом захлопнулось.
Тень не исчезала.
— Подожди!.. Знаешь... я... я не такой человек!.. Порылся в карманах и нашел спички; зажег и увидел
перед собою в качающейся мгле красивого парня с пшеничными кудрями; нежная кожа на его лице была совсем бледная, и водянистые глаза в ужасе смотрели на него.
— Ты! — вскрикнул Качур, спичка выпала у него из руки и погасла.
Взмахнул рукой и повалился на землю. Тень утонула в дочи.
Заскрипели двери.
— Это ты, Качур?
Он поднялся и, спотыкаясь, пошел к жене.
— Кто был под окном?
— Где?
— Под окном!
— Пьяница! Приснилось тебе... Убирайся в кровать! Зашел в прихожую.
— Приснилось? — спросил он сонным голосом и тут же забыл о своем вопросе. Улегся, заснул и во сне блаженно улыбался: был он в саду, и Минка стояла перед ним, прислонясь к забору,
II
Дотянув до сорока лет, Качур выглядел стариком, согнулся, сгорбился. Он походил на учителей давнишних времен, которые служили, как церковные служки, и которые толкутся в жизни, как ночные бабочки днем, растерянные, полуслепые, всем недовольные и ворчащие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52