— Я один буду заниматься! — ответил Топе упрямо. Качур хотел накричать, поднял было на него руку, но
отвернулся, рука опустилась, и он не произнес ни слова. В тот же год он отправил сына в город в гимназию,
Жену, которая раньше ему была просто чужой, он возненавидел тихой, больной ненавистью изможденного сердца. При ней он был тихим и покорным, но, когда она отворачивалась и исчезала в дверях, он смотрел ей вслед взглядом, полным тяжелой злобы. Его ненависть и злоба были тем глубже, что он любил ее пышное тело еще больше, чем прежде. Ему казалось, что она выставляет свою красоту с презрительной и злонамеренной навязчивостью, будто чувствуя его ненависть и его любовь.
— Идет мне эта блузка? — улыбаясь, спросила она однажды, стоя перед зеркалом. Потом зло посмотрела на Ка-чура, кокетливо обернулась через плечо, поймала его тупой, злобный и тоскующий взгляд и засмеялась еще громче.
— Знаешь, Качур, я, пожалуй, пойду в читальню! А ты пойдешь?
— Не одной же тебе идти?
— А почему бы и нет? Думаешь, не найдется никого, кто бы потанцевал со мною и проводил домой?
У Качура задрожали губы.
— Я пойду!
— Иди! Хорош ты будешь в своем сюртуке!
— Хорош! Все пошло на твои тряпки и твоих детей.
— А разве они не твои тоже? — спросила она с ехидной улыбкой.
— Раньше были мои, а теперь нет.
Он замолчал, потом встал и заговорил прерывающимся от ярости голосом:
— Нет у меня больше детей! Ты и детей у меня отняла... Они не знают, что я такое и что ты за человек. Ты... ты у меня отняла больше, чем все другие вместе... Душу ты у меня украла... Душу!
Она с изумлением смотрела на него.
-— Ты с ума сошел? А что я получила от тебя? Что ты мне дал?
Качур надел сюртук, надвинул шляпу на лоб и выбежал на улицу, бледный и дрожащий.
— Куда, старик?—- остановил его веселый учитель.
— Никуда,—оглянулся Качур, будто только что проснулся.
— Новый старший учитель назначен.
— Правда?
— Ферян фамилия.
— Как? — остолбенел Качур.
— Ферян. Р1з Заполья приезжает. Завтра здесь будет.
— Ферян из Заполья?
— Сильный человек. Один из столпов передового учительства !
— Передового?.. Ферян?
— Да вы что, оглохли?
Качур надвинул шляпу еще ниже на лоб и побежал в трактир.
Дрожащей рукой схватил бутылку и выпил всю сразу.
«Чудеса творятся на свете... Божьи чудеса и великие знамения!.. Как же было раньше? Надо вспомнить... не спеша... все... не спеша... припомнить, как все было раньше...»
Нагнулся над столом, уперся лбом в ладони. Водка ударила в голову, и яркие картины, тревожные, пестрые, замельтешили перед его глазами.
— Сегодня винцо вам по вкусу! — улыбнулся кругленький трактирщик.
— Еще принесите!
«Ферян... тот самый пьяница... подхалим, сам называл себя подлизой. «Поклонись! — говорил он.— Не трогай,— говорил,— хвост павлина и гребень петуха!» И еще: «Лучше быть пьяницей, чем идеалистом!» И теперь он... Как он сказал, этот юла? Теперь он столп передового... О!» Он поднял голову, его лицо расплылось в широкой детской улыбке.
— Что вы скажете, Миха! — обернулся он к трактирщику.— Будь я тогда пьяницей, а сейчас идеалистом, что было бы? Разве не был бы я теперь старшим учителем?
Трактирщик добродушно улыбался, как он всегда улыбался пьяницам, которые заплетающимся языком произносили мудрые речи.
— Разумеется, были бы!
Качур повесил голову, посмотрел на трактирщика тупым взглядом — тот качался и улыбался далеко в тумане.
«Разумеется! Может быть, и инспектором!.. То-то и есть, никогда человеку не дано знать, как начать и когда... А Ферян знал... подстерегал час, как кот мышонка... Тихо, тихо... не шевелится, не мурлычет... но чуть покажется мышь...»
— Принесите еще, Миха!
Поднял бутылку, чтобы посмотреть, есть ли в ней что, но забыл, для чего поднял, и она упала на стол.
— Еще принести? — спросил трактирщик.
Качур широко раскрыл невидящие глаза и увидел его перед самым столом,
— Еще!
Он был пьян, но мысли его были странно ясные и яркие и так быстро бежали, что он не мог за ними угнаться; казалось, его везет скорый поезд мимо красочно бегущих видов.
«Все в свое время... так нужно! Быть тряпкой, когда ветер... Туда, сюда, куда угодно... Куда-нибудь да прибьет. Нельзя быть упрямой тростинкой — если она в мягкой земле, ветер может вырвать ее и унести; если она сидит глубоко, ветер сломает ее — одно из двух!.. Когда ветра нет, тряпка лежит в грязи, а тростинка всем видна... тогда лучше быть тростинкой... больше уважают, больше чести... И так... то тростинкой — то тряпкой, то тряпкой — то тростинкой... Это жизнь...»
И он начал вполголоса монотонно напевать:
— Тряпка-тростинка... тростинка-тряпка... Безносый Андреяц взял его под руку и повел домой. Утром, когда Качур проснулся, он тут же вспомнил
сон, который ему приснился: он стоял перед Феряном, сняв шляпу, и кланялся ему.
— Сон, что ли, это? — спросил он обеспокоенно, открыв глаза.
— Какое мне дело до твоих снов,— ответила ему хмуро жена,— так упился, что до кровати не дошел — в прихожей улегся.
Он надел праздничный костюм, вычистил пальто.
— Кажется, это не сон!
Пошел к школе. Стоял теплый осенний день.
Качур помаргивал мутными глазами, серое лицо его еще больше осунулось, горло и язык пересохли. Солнечный день неприятно раздражал его, свет казался ему слишком резким, вызывающим. Он предпочел бы грязь, дождь, темноту.
Перед зданием школы остановилась коляска, из нее выпрыгнул господин в светлом пальто и исчез в прихожей.
«Он! — испугался Качур.— Его походка!» Постоял немного и вернулся домой. Не гордость, не страх мешали ему показаться Феряну и поздороваться с ним, а что-то совсем другое, непонятное ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52