Он ушел в свою комнату, понурый, дрожащий, и, не раздеваясь, лег на кровать.
«Даже то, что я получил как жалкое вознаграждение, не мое... Слаб. Он сказал, что у меня не хватило сил... Правда, сил нет! Почему не схватил, не стиснул?..»
Из кроватки у стены смотрели на него огромные светлые глаза.
— Папа!
Он шагнул к сыну, взял его на руки.
— Ты... ты мой! Чей ты?
— Папин!
— Разумеется, мой... ведь ты такой больной, бедняжечка!..
Жена стояла посреди комнаты нарядная, вся в кружевах и бархатных лентах, с белым зонтиком в руке; на голове шляпа с большим пером. Качур смотрел на нее, и она больше не казалась ему красивой, красиво было только ее румяное, веселое лицо.
— Пойдешь один, что ли?
— Позже приду.
— Что ты рожу корчишь? Разве не хороша?
— Нет!
— Не велика беда, что тебе не потрафила! — отвернулась она.— Двери запри.
Она прошумела юбками мимо окна, раскрыла зонтик, чтобы защитить глаза от вечернего солнца. Сейчас, когда он видел ее издалека, он впервые заметил, что перчатки малы ей и на целый палец не доходят до рукава.
Он пошел, только когда совсем стемнело.
Проходя мимо трактира, своего темного, приветливого дома, подумал: «Не зайти ли лучше сюда? Никто меня здесь не станет ни в чем упрекать. Никто не будет надо мной командовать! Некому здесь рвать мое и без того истерзанное сердце!»
И не успел он подумать это, как уже стоял на пороге трактира.
— Чего это вы такой нарядный сегодня? — спросил его трактирщик.— Не в читальню ли собираетесь?
— В читальню,— ответил Качур хмуро.
— Один? Без жены?
— Она уже там.
Круглое лицо трактирщика засияло и заулыбалось:
— Там?
Качур мрачно посмотрел на него:
— К чему эта улыбка и почему такой вопрос?
— Так,— пожал трактирщик плечами.— Уж и спросить нельзя...
За соседним столом сидел пьяный крестьянин, тоже завсегдатай, курил коротенькую трубку, смотрел на Качура и тихонько смеялся. Потом вынул трубку изо рта, сплюнул и еще громче засмеялся.
— Такие ученые вы, господин школьный мастер, и по-немецки и по-итальянски знаете... а у себя под носом ничего не видите.
— Что это значит? — спросил Качур сердито.
— Ничего не значит. Когда у меня где зачешется, так я уж сам почешусь, и своих вшей сам буду вычесывать!
Качур быстро допил вино и вышел.
Когда он остановился у дверей в залу, представление уже кончилось. Во втором ряду от сцены, на обитом красным бархатом стуле, раскрасневшаяся, счастливая, гордая, сидела его жена. Ни в светящихся глазах ее, ни на горящем, полном жизни лице не было и следа Грязного Дола; его можно было заметить лишь в кружевах на воротничке и рукавах, в слишком веселом и громком смехе. Рядом с нею сидел молодой чиновник, красивый парень с пшеничными кудрями, нежной кожей и неприятным оскалом. «Не видит меня,— подумал Качур,— а если б и посмотрела, не заметила... Но подожди!»
Внутри у него все похолодело, злоба исказила его лицо.
«Подожди!.. Ты меня еще узнаешь... еще на коленях будешь стоять передо мною и смотреть мне в лицо умоляющими глазами, негодяйка!..»
Песня, которую пели на сцене, кончилась. Тончка аплодировала, веселая, раскрасневшаяся, блаженно улыбающаяся, как ребенок, и вдруг оглянулась. Руки ее опустились, она побледнела: такого лица она еще никогда не видела у мужа — страшное, бледное, искаженное гневом, лицо из тьмы...
Качур быстро отвернулся.
В буфете рядом с залой его встретили приветственные крики. Ферян поднялся из-за стола.
— Мы уже думали, что ты не придешь, Качур! С большим трудом я разуверил их, что ты не консерватор, не подхалим и не доносчик. Садись сюда! Рядом со мною!.. Что с тобой?
Качур все еще был бледен и дрожал.
— Ничего, что-то нехорошо мне стало... А по какому поводу нынче этот праздник?
— По какому поводу? — засмеялся Ферян.— Развечвсе должно иметь повод? Просто вечеринка; каждый год она устраивается, и в этом году тоже... Ты все еще не можешь забыть те времена, когда каждому слову придавали значение.
В конце стола в табачном дыму сидел жупан, он весело глянул на Качура из-под черных бровей.
— Дурные времена вы пережили... они и теперь вас держат в плену.
Качуру стало неловко: в этом большом обществе он чувствовал себя маленьким и неуклюжим, потому он много пил.
— Нынче ты от нас не уйдешь, Качур! — говорил весело Ферян.— Расскажи нам, как ты жил, развеселись немного! Посмотри на нас — ведь мы все честные люди!..
— Оставь меня, Ферян! Не валяй дурака, слишком стар я!
Ферян наклонился к столу, выпустил густое облако дыма и внимательно посмотрел на Качура.
— А я думаю, что дело не в старости, Качур.
— А в чем же еще?
Ферян посмотрел на него, презрительно улыбаясь.
— Когда ты был молод и одинок, когда тебе это ничего не стоило, ты легко пахал...
Качур дрожащей рукой взял стакан и выпил его залпом. Ерин положил Феряну руку на плечо:
— Нет, Ферян... Ты не прав!
Ферян отмахнулся, вино уже разбирало его.
— Тогда, о! Молод, одинок — что ему будущее? Теперь же: господин священник! — и шляпа до полу. Господин жупан! — и поклон в пояс. Господин старший учитель — ха, знаешь, Ерин, этот мой приятель, Качур, почтил меня титулом «господин старший учитель», а ведь мы с ним на «ты», и я был дружкой у него на свадьбе!
Качур дрожал; кровь отлила у него от лица, резко проступили скулы.
— Ферян! Перестань!..— умолял он дрожащим голосом. Глаза его налились кровью.
— Мы поняли, кто ты. Ты клерикал!
— Я? — удивился Качур и посмотрел на гостей.
— Клерикал! — засмеялся Ферян.
Пение в зале кончилось, и общество поспешило в буфет. Качур увидел свою жену рядом с кудрявым парнем, робкую учительницу с длинным козьебородым чиновником, услышал пискливый голос экспедиторши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52