«Францка!..» Иногда она вставала, подходила к окну, хотела откликнуться, уже бралась за ручку, чтобы отпереть дверь, но на лестнице поворачивала назад, ноги дрожали от страха... Перед ней возникало так явственно, что, казалось, его можно коснуться рукой, гнусно искаженное лицо, склонившееся над красивой дамой. Оно оглядывалось на Францку с такой злобой, что кровь леденела в жилах... Лицо мелькало и исчезало, но страх оставался, и дрожь не проходила...
— Почему ты не приходила так долго, Францка? Каждый вечер я тебя ждал по целому часу и хорошо видел, как ты стояла у окна за занавеской.
Он держал ее за руку и смеялся. И Францка тоже смеялась. На улице стало уже прохладно, на земле лежали желтые листья, и месяц ясно светил сквозь наполовину оголенные ветви. В окнах станции было темно, светилось только окно внизу, где сидел чиновник, и в зале ожидания сонно мерцала керосиновая лампа.
— Я боялась тебя,— ответила Францка, и оба засмеялись.
Это был молодой, щуплый парень, чуть повыше Франц-ки, лет двадцати шести, усы у него были слишком велики для сухощавого лица, карие, светлые глаза глядели весело, лоб был высокий и плоский, а когда он смеялся, в лице появлялось что-то высокомерное, почти презрительное. Говорил он приятно, мягким голосом, тщательно выбирая слова. Читал книги и газеты, состоял даже в комитете читального общества, на разных вечеринках произносил торжественные речи и очень старался, чтоб его манеры не напоминали манеры других парней и походили на господские. Он был портным в местечке и шил иногда и для господ. Однажды он поздоровался с Францкой, сняв перед ней котелок и вогнав ее в краску. Так они познакомились. Стоя в церкви на торжественной мессе, она слышала с хоров его голос: не оглядываясь, она знала, что этот мягкий, теплый голос — его.
Никогда она не слышала таких прекрасных слов, они ласкали ее, словно любящая рука. Когда Францка встречалась с ним, на щеках ее появлялся нежный румянец, глаза сияли, она молчала и слушала. Он смотрел на нее взглядом, полным желания, пухлые губы его дрожали, мысли начинали путаться, слова терялись. Как-то раз пришел прямо из трактира, от него немного пахло вином. Был развязнее обычного, говорил без умолку, обнял ее, искал ее губы. Францку передернуло, снова ее охватил страх, и она чуть не убежала. В эту минуту в памяти ее промелькнуло что-то уже забытое, страшное: она бежит по грязной дороге сквозь лес, крупные капли падают с деревьев,— и вот из мрака к ней кидается пьяный, зловонное дыхание обдает лицо, тяжелая рука хватает за плечо... Она чуть не вскрикнула, но все пронеслось мимо, остался только страх и дрожь в ногах.
— Что с тобой, Францка? Почему ты вырываешься, Францка? Что я тебе сделал? Ну, не сердись, я тебя люблю, как никого на свете, я ничего тебе не сделаю плохого.
Он осторожно взял ее за руку и встал перед нею. Когда он увидел ее испуганное лицо, в груди его что-то сжалось, ему стало жаль ее, он в самом деле ее любил. Они стояли в тени забора, порой вверху шелестели ветви, и несколько увядших листьев слетели на них. Говорил он почти шепотом, точно боясь обидеть ее громким словом. Францка казалась ему совсем маленькой, как ребенок, вызывающий сочувствие, нисколько не похожей на девушек из местечка, с которыми ему приходилось разговаривать; никогда улыбка ее не была игривой, никогда не мелькало недоверие в ее глазах,— ей и в голову не приходило, что его слова могут быть лживыми, и этим она вызывала в нем сострадание и нежность, и он всегда раскаивался, если случалось сказать что-нибудь такое, чего не было в его сердце.
«Вот увидишь, Францка, какая прекрасная жизнь у нас будет, когда ты станешь моей женой. Работы у меня много, никаких забот знать не будем. И одену я тебя красиво, так что ты не будешь ходить, как какая-нибудь батрачка... И знаешь, Францка, тут мы не останемся; слишком уж тут скучно и люди скучные. Поедем в Любляну, и увидишь, там все пойдет иначе. Все, кто похрабрее, уезжают отсюда, тут делать нечего. А то еще дальше, Францка, может быть, в Америку, там жизнь совсем другая, люди другие, там все господа, каждый, кто что-нибудь знает и умеет,— господин, там из-за того, что я портной, на меня не смотрели бы с презрением, как здесь смотрит какой-нибудь писаришка, у которого в голове столько же, сколько у меня в мизинце... Все будет по-другому, когда ты станешь моей женой, Францка... В шляпе будешь ходить и...»
Когда он говорил, самые прекрасные мечты казались ему реальными, он сам упивался ими, радовался им и верил в них. Огромный, светлый мир распахивался перед ним, и у него было такое чувство, что двери его отперла робкая, как ребенок, Францка, которая стояла рядом и слушала, широко раскрыв задумчивые глаза. Перед нею тоже раскрывался великий и чудесный мир — новая жизнь развертывалась впереди, и щеки горели, сердце ширилось от блаженства... Когда прощались, он поцеловал Францку в губы, и она не отклонилась.
Спускаясь в долину, он вдруг вспомнил свои слова. Остановился и посмотрел в сторону станции; внизу сонно мерцало окно, где работал чиновник, а вскоре посветлело в другом, свет приблизился к стеклу, потускнел, исчез, появился в другом окне — это Францка зажгла ночник и понесла его из комнаты в кухню.
В нем шевельнулось что-то теплое, он обрадовался, что сказал те слова, и приветно махнул рукой...
Францка медленно раздевалась. Все, что он говорил, возвращалось, она все еще слышала его приглушенный голос, будто он стоял рядом, обняв ее за плечи, и говорил: «Францка, прекрасная жизнь у нас будет, когда ты станешь моей женой... В шляпе будешь ходить, Францка, и мы уедем отсюда, где люди такие скучные, Б Любляну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56