— Проклятая память! Как говорится, бог угостил меня, бог и простит.
Вы сказали, дело Асо ко мне не относится. Что же, оно ваше личное?..
— Да, личное!
— Не совсем так, вокруг него поднят шум... Добро, если бы, как говорится, покойник заслужил, чтобы его оплакивали... А тут — ни на грош пользы, а болтовни на сто рублей!
Асад Махсум рассвирепел, сбросил с головы шапку и, вонзив взгляд в Низамиддина, гневно сказал:
— Что я вам, десятский? Я что — ничего не значу?!
— Лишний вопрос.
— А раз так, то знайте: все это из-за Карима! Карим стоял на моем пути. Теперь он мне не опасен. Мое личное, семейное дело устроилось, и Асо мне больше не понадобится!
— Это другое дело! Теперь освободите Асо и объясните его арест чьей-то ошибкой, случайностью... И еще вот что: многие недовольны вашими действиями.
— Какими?
— Вы должны были убрать кое-кого из нежелательных нам лиц, подготовиться к бою, а вы занялись личными делами... Как говорится: мать думает о ребенке, а он об играх.
— Понятно,— начал было Махсум, но умолк при виде входящего с угощением Сайда Пахлавана.— Пока не нужно, сказал он ему,— унесите в ту мехманхану, там будем разговляться.
Сайд Пахлаван удалился.
— Понятно,— вернулся Махсум к прерванному разговору,— ваши поговорки уместны, я не обижаюсь.
— Я еще не кончил...
В награду за приезд к вам я должен высказать все. Махсум, вы очень талантливы, с вашими способностями вы могли бы стать во главе большого войска, вы отважны, решительны, но вы не знаете и не хотите знать, что такое политика!
Махсум молчал, стиснув зубы. Он хотел, чтобы Низамиддин высказался до конца. Вот хвастун, хитрец, он еще не знает, кто такой Махсум! Ну погоди, ты у меня затанцуешь, когда я тебе объясню!
Зная нрав Махсума, Исмат-джан дрожал от страха, боялся за Низамиддина, который олицетворял для него новую власть. Низамиддин тесно связан с Асадом Махсумом, как же он до сих пор не изучил нрав этого человека?! Как он решился попрекать его?! Известно же, что Асад не поддерживает Файзуллу, совсем наоборот...
Низамиддин между тем продолжал свое:
— Да, да, вы пренебрегаете политикой, а это может привести к потере бдительности... Нужно отдавать себе отчет во всех своих деяниях. Как говорится, хоть человек и не умрет до времени, лучше не совать голову в пасть дракона.
Асад Махсум собрался было что-то сказать, но сдержался, а в голове вихрем проносились мысли. «Э, Низамиддин-эфенди, вы сосчитали пельмени еще не сваренными... Хм, политика! Вы бы у меня поучились, как заниматься политикой! Вы думали, что, поручив мне Чрезвычайную комиссию по борьбе с басмачеством, сядете, как на ишака, на мою шею, заставите рыскать, как борзую собаку, а сами пожнете плоды моего труда. Не выйдет! Сейчас я только председатель этой комиссии, исполнитель приказов, подчиненный в известной мере вам. Но завтра я возьму власть в свои руки, буду диктовать всем свою волю!»
Вот о чем думал в это время Асад, а вслух спокойно сказал:
— Ну хорошо, но в чем моя вина? Что я такого сделал?
— Вы слишком о себе возомнили. Знаете, как говорится: если ты себя считаешь сильным, то врагов своих считай львами. Нельзя успокаиваться на достигнутом, нужно помнить о коварстве врага.
Асад уже потерял терпение, он вскочил и резко сказал:
— Бросьте говорить глупости! Вы меня совершенно не знаете, не понимаете истинных моих целей и стремлений! Вот этот ваш покорный слуга, ваш якобы подчиненный, который стоит сейчас перед вами... Еще неизвестно, кем он станет завтра!
Может, полновластным владыкой!
— При Советской власти такое невозможно!
— Возможно! Все склонятся передо мной. Я не собираюсь стать эмиром или хакимом... Эти титулы устарели. Не намерен стать и председателем Совета назиров. Но сам эмир эмиров удивится силе моей власти. Конечно, чтобы достичь ее, нужно уловить момент Запугать народ — вот первый шаг к достижению; тот, кто наводит страх,— тому и власть в руки... А я, хвала аллаху, умею запугивать.
Низамиддин не ожидал ничего подобного, сидел с разинутым от удивления ртом.
— Да,— промямлил он наконец,— запугивать вы умеете. Но кто вам даст это сделать? У вас нет почвы... Асад был в состоянии крайнего возбуждения; его лицо пылало, сердце гулко билось, он даже забыл, кто перед ним сидит, и продолжал говорить с такой же запальчивостью:
— Странный вы человек. Что я, спрашивать у кого-нибудь стану? А почву я создам себе сам, своим оружием. Чтоб запугать народ, с меня хватит и нынешнего моего положения. Младенцы будут умолкать в колыбели, услышав мое имя. Все будут трепетать. Слава устрашителя поможет сделать все, что я задумал. Дело большевиков потому и непрочно, что они не запугивают. Я это хорошо понял. А вы меня попрекаете недопониманием врага.
Низамиддин был потрясен. До сих пор он считал себя проницательным, всеведущим... Оказывается, он не понимал Асада. Никогда он не слышал откровенных речей — ни от кого из джадидов, на путь которых в свое время вступил. Нет, джадиды, даже лучшие из них, трусоваты, нерешительны, половинчаты. Они стремятся к власти, но бороться за нее не умеют. Они хотят, чтобы дехканам хорошо жилось, но чтобы что не задевало ни их собственности, ни их должностей. Да и вообще: пусть неимущие и простые рабочие стоят у их порога в смиренной позе, г почтительно сложенными на груди руками. Чтобы и овцы были целы, и полки сыты... Да, для захвата власти нужны решительные действия, сила, дпже жестокость. Хитрый Асад все это знает, оказывается, а он, Низамиддин, лишь сегодня понял...
Вот вы какой ловкач,— заговорил он наконец,— а я и не подозрении Верно говорят — не думай, что в лесу никого нет, там может оказаться тигр, я человек, но подхожу только тем, кто и мне подходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123