— Семьдесят три... Доктор, это инсульт? С речью все в порядке.
— К счастью, нет. Небольшой спазм сосудов... Придется полежать денька три. У вас есть изолятор? — обратился он к помощнику капитана.
— Есть,— с готовностью отозвалась девушка в джинсах и полосатой майке. Она стояла рядом с помощником и таращила сонные детские глаза. Лет ей было не больше, чем Кате. Он догадался, что это медсестра.
— Прекрасно... Доставьте туда больного. Нет, лучше на носилках. И дайте ему что-нибудь успокоительное. Валерьянки хотя бы. Перед завтраком я зайду...
Когда он заглянул туда, старик дремал. Сестричка, уже в белом халате и шапочке, изучала какой-то справочник. Она сказала, что ее зовут Нина, что она учится в медицинском техникуме и собирается в институт.
Старик открыл глаза и вяло улыбнулся.
— Ерема, Ерема, сидел бы ты дома,— сказал он.— Вы согласны, доктор?
Пульс выровнялся, стал мягче. Он измерил старику давление. Аппарат был допотопный, все в нем было расшатано, как в каюте. Все же с третьего раза удалось определить нижнюю границу. Она была высока — сто двадцать пять — сто тридцать.
— Какие лекарства у вас с собой?
Оказалось, что никаких. Эуфилин? Дибазол? Ничего... Легкомысленный старик!..
Не мешало бы поколоть магнезию. Он заглянул в аптечку. Валерьянка, зеленка, аспирин, пирамидон, мозольный пластырь... Трогательные наивной безграмотностью таблички — «от головы», «от живота», «от склероза».
Завтрак прошел под знаком медицины. Дорофея не умолкала. Она была уже при параде, с густо накрашенными губами и в бусах, но испуг не исчез.
— Вы мне измерите давление? — спросила она.— Обычно у меня нормальное, сто сорок на девяносто. Я проверяю каждую неделю. Зачем? Мало ли что! Надо проверять! Сегодня нормальное, а завтра... Что мне вам объяснять, вы врач!..
И у него мелькнула мысль — вот у кого есть лекарства. От всех болезней, какие существуют в природе,— «от живота», «от головы», «от склероза»... Поколебавшись, она принесла целлофановый, доверху набитый пакет. Чего только тут не было! С таким запасом можно было отправляться в настоящее кругосветное путешествие!.. Ай да Фея!
— Вы уверены, что мне это не понадобится? — спрашивала она, ревниво наблюдая за тем, как он отбирает нужные для старика лекарства.— А если у меня будет спазм? Откуда вы знаете? Меня всю шатает, а вы не хотите измерить давление!..
Днем пришли в Муром. Здесь было пыльно, жарко. Все набились в тесный автобус, и он повез их по городу. Захолустные улочки, церкви и соборы — все это было разбросано и не компоновалось в единый ансамбль. Пожалуй, больше всего ему запомнилась Козьмодемьянская церковь — храм, подаренный муромцам Иваном Грозным. В ней жили голуби, и экскурсовод, показывая, отпер ее своим ключом. Шорох крыльев под куполом, запах голубиного помета. Запустение и присущая всем храмам прохлада.
Неподалеку, в селе Карачарово, по преданью, родился сказочный богатырь, почетный гражданин этих мест — Илья Муромец. Тот, что сиднем сидел на печи тридцать лет и три года, а потом поднялся и пошел всех крушить. В том числе и Соловья-разбойника.
— Он что, больной был, что ли? — спросила Катя.— Этот Илья Муромец? Обломов какой-то! И зовут обоих одинаково...
Он удивился, что никогда прежде не замечал этого сходства имен. Нарочитое или случайное? С Катей он был согласен — его тоже раздражала эта легенда, да и в самом «сиднем сидел» чувствовалось некоторое осуждение, усмешка.
Вернувшись на корабль, зашел проведать старика. Старик грустил. Теперь, когда ему стало лучше, нелепость всего случившегося, пребывание в изоляторе особенно угнетали его.
— Скоро Кинешма,— сказал он и прослезился.
— Сначала Горький,— сказала Нина.— В Горьком стоим целый день...
Она была горьковская и, наверное, переживала, что придется сидеть возле старика.
— Кинешма, Кинешма,— твердил старик, отирая ладонями глаза.— Я там родился, вот и хотел поглядеть... Больше уж не соберусь...
— Соберетесь. Было бы желание,— сказал он.
— Вам хорошо говорить. Вы молодой...
Он подумал, что с самого утра, с тех пор как его вызвали к старику, ни разу не вспомнил о своей беде. О том, что ему предстоит. О десяти процентах, из которых, возможно, остался только один.
— В Горьком я вас отпущу, побуду с больным,— сказал он Нине.
«Причина уважительная,— подумал он.— Кира не обидится...»
До конца пути осталось три с половиной дня. Он почувствовал вдруг, как устал от постоянного напряжения, контроля за своим лицом, за каждым своим словом.
Все же Кира обиделась.
— Твой старик не в таком состоянии,— сказала она.— Просто ищешь предлог.— Впрочем, обиделась она не серьезно.— Тем хуже для тебя! — сказала она.— Сиди сиднем! А мы с Катюшей гульнем!..
Впервые за всю поездку она нарядилась по-городскому. В голубом костюме и белых босоножках, посмуглевшая и свежая, она была похожа на ту, что когда-то вытеснила, заслонила собой всех. Даже Тоню...
— Почему ты так смотришь? — спросила она, уловив его взгляд.
— Ты в порядке,— сказал он и подмигнул ей,— Не опоздайте к отплытию.
Ему предстоял день одиночества. Старик в нем мало нуждался. Он уже сидел, опершись на подушку. Просил своего приятеля, тоже старика, купить в Горьком свежие газеты.
Пассажиры сошли на берег, и «Лесков» отвалил, освобождая пристань. Причалили к старому дебаркадеру вблизи затона. Здесь полагалось простоять весь день. На палубах и в салонах воцарилась непривычная тишина. Он вышел на палубу. Отсюда хорошо были видны оба берега,— на ближнем, высоком, кучно стояли добротные дома. Дальний был смутно виден в утренней дымке, к нему тянулись мосты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30