По бокам его тянулись два узких бульвара, приятных летом, когда еще молодые, но близко посаженные липы соединяются кронами, образуя зеленый туннель, и всё колышется, играет солнечными бликами там, где солнце пробивает листву. А если по бульвару навстречу тебе идет женщина или ребенок в чем-нибудь ярком — красном или голубом,— то это уже просто подарок для глаз.
Сейчас деревья еще голые и не закрывают однообразных домов по обе стороны проспекта. Скучная дорога. Надо было ехать как обычно. Та, другая дорога была красива. Двухэтажный мост через реку, по которому сверху шли машины, а ниже — поезда метро, а там, внизу, под мостом, белые речные катера. Крутой берег, с церквушкой и силуэтом университета, и другой, плоский, с крупным колизеем стадиона и движущимися фигурками спортсменов.
Мост, который все время чинили, был отличным поводом для разговора. Иногда начинал шофер, иногда она.
В сущности, люди в своем большинстве общительны. Мост был только поводом. Как ни медленно двигались по мосту, все же он всегда оставался позади, а разговор продолжался...
Но ей надоела та дорога. Она знала ее назубок, как знала свои роли, которые играла много лет.
И теперь, сидя на заднем сиденье,— она всегда садилась сзади, а не рядом с водителем,— она видела перед собой его спокойную спину и смуглую руку, лежащую на руле. У него было открытое грубоватое лицо с четкими глубокими морщинами на лбу и возле рта. В автомобильном зеркальце она видела его глаза — светлые, прищуренные от солнца и от этого как бы выражавшие некоторое презрение к кому-то или к чему-то.
Такие лица ей нравились. Амплуа существуют не только в театре. Она определила его амплуа. Честный малый. Наверняка. Грим, который накладывает сама жизнь, не обманывает. Какие прекрасные морщины! Ни одной угодливой, слабовольной. Резкость и прямота. И наверное, характерец!..
Мелькали здания, и мелькали мысли. Промелькнул универмаг «Москва» — какой там всегда запах кофе на первом этаже. Транспортное агентство с самолетами и теплоходами в витринах — хочется на север, а гастроли все лето в Сочи. Та же самая публика! Москвичи! Будут ходить на Воронину...
Французское посольство — мысль о французских духах: как все-таки дорого! И еще мысль: Лора едет в Париж! С мужем, на две недели.
Кремль открылся во всей красе.
Весь этот холм, окруженный зубчатыми стенами и башнями с бойницами, и сад под холмом, и купол Ивана Великого, и синее небо — все это будило слишком много чувств и мыслей, чтобы в них разобраться сразу.
Давно она не ездила этой дорогой. А как хорошо! Можно понять иностранцев. Я опять хочу увидеть Париж, а кто-то в Париже хочет в Москву! Мечтает о Москве! Он мечтает, а я уже здесь. Будем утешаться этим!..
Потом была улица Горького. Здесь уже чувствовалось приближение праздника. Народу было гуще, чем обычно. На тротуаре лежали гирлянды лампочек.
Это была улица ее молодости, ее студенческих лет. Она знала здесь каждый дом, прошлое каждого дома, и как-то, желая похвастать своим знанием, сказала: «А эта булочная принадлежала когда-то Филиппову».
И Вовка — ему было тогда десять лет — спросил: «Артисту Филиппову?»
Теперь сын уже студент. Он талантливый математик. В отца. И оба не любят театр и никогда» не ходят в ее театр. Даже на премьеры.
Впрочем, свет не без добрых людей. Ей не преминули доложить, что сына видели в театре. Он был с девушкой. Они «смотрели Воронину». У Вовки хватило такта ничего не сказать ей об этом. И почему-то именно этот такт, это умолчание обидело ее до слез.
— Куда теперь? — спросил шофер. Она назвала театр.
— Только сперва на Пушкинскую,— сказала она и назвала дом рядом с «Известиями». Кивком головы он подтвердил, что понял ее.
Они свернули направо и, объезжая площадь, остановились у светофора рядом с кинотеатром «Россия».
— Хорошая площадь,— сказала она.
— Была,— поправил шофер.
— Почему была? — спросила она.— И теперь тоже.
— Теперь это не площадь,— сказал он.— А так, что-то непонятное... Сквер с фонтаном. А раньше была именно площадь...
— Господи, кому вы рассказываете! — сказала она.— Да я, можно сказать, здесь выросла. Общежитие наше студенческое было тут поблизости. Сколько мы здесь танцевали, на площади этой. По праздникам здесь оркестр играл...
— А салюты помните? — спросил он.
— Салюты? — переспросила она.
— Ну да. Салюты. В День Победы, скажем, или Первого мая... Я тогда в армии служил. В войсках ПВО. В прожекторных частях. И при салютах наши прожектора применялись. Мы на углу Тверского и Пушкинской стояли. Вы должны помнить...
— Я помню,— сказала она.— Я хорошо помню... Прожектора и солдаты.
Дали желтый свет. И тут же зеленый. Они тронулись с места и поехали в плотной толпе машин. Он выруливал уверенно и точно, втискиваясь в просвет между грузовиками и фургонами, обходя своих собратьев-таксистов. Она машинально читала надписи на бортах и кузовах: «Соблюдайте рядность!», «Осторожно! Дети!», «Не уверен — не обгоняй!»...
Он был уверен и обгонял, продвигаясь вперед, насколько можно было продвинуться в неповоротливом стаде, сбившемся в узкой горловине позади площади. И когда развернулись, снова вспыхнул красный.
— Красивые раньше были салюты,— сказал он.— С прожекторной сеткой. Помните? Прожектора наши ставили по всей Москве, а команды принимали с общего КП. Разные фигуры были. Нам особенно нравилась сетка — все небо переплетено, как в голубой сетке... А то еще крутили прожектор, и все небо кружилось. А тут еще ракеты и залпы грохают...
— Да, волшебное было зрелище,— согласилась она.
— Галки, глупые, очень волновались,— сказал он и приготовился переключить скорость — дали желтый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30