И от этого стало жутковато. Звезды улетали, как птицы. Но птицы вернутся, а звезды улетают навсегда... Впереди горели юпитеры и теснился народ. Там шла киносъемка. Машина поливала огороженный кусок тротуара,— видимо, по сценарию полагался дождь. Гримерша поправляла бачки париков и галстуки на актерах, как заботливая жена, провожающая мужа на работу. У витрины магазина стояли усталые статисты в дождевых плащах, нелепых под ясным вечерним небом. Они растеряли самодовольство во время многочисленных дублей. Кто-то в толпе сказал, что снимают уже полтора часа. Осветители то гасили, то снова включали юпитеры.
И наконец спустя полтора часа был снят миг человеческой жизни.
И вдруг она остро почувствовала, что жизнь проходит. Проходит с каждым мигом, с каждой минутой. Вот еще один вечер прожит. Вдали от него. Где он? И что он делает сейчас? Может быть, тоже смотрит на звезды и не знает, что они улетают от нас. Навсегда улетают. А может быть, это и есть любовь? Когда двое^на разных концах земли, смотрят на звезды и думают друг о друге?..
— Что-то я проголодался,— сказал Олег.— Что у нас сегодня на ужин?
Они вернулись домой. В квартире была тишина. Не та особенная тишина, когда в одной из комнат спит ребенок. Юркина кровать была застлана по-дневному, и на подушке не курчавилась его темноволосая голова. Вид этой застеленной по-дневному постели в поздний час беспокоил своей непривычностью. Утешали только игрушки, разбросанные по полу, конь из папье-маше, на котором Юрка выглядел как Дон-Кихот, да деревянное ружье, висевшее на спинке кровати.
Все они словно приготовились терпеливо ожидать своего хозяина и показывали ей пример.
Тамара скучала по сыну. Она немного жалела, что отправила Юрку с детским садом на все лето. Скоро у нее отпуск, и можно было поехать куда-нибудь вместе. В Крым хотя бы. К морю. Юрка никогда еще не был у моря. Не видел этой красоты, блеска голубой воды, разлитой до горизонта. Не слышал шума и грохота закипающих волн и не барахтался в их белой соленой пене.
Тамара помнила море с детства. Ее отец был военный и перед войной служил на юге, в маленьком курортном городе, где часть, которой он командовал, несла пограничную службу.
Тамаре тогда было семь лет. Она была худенькая и смуглая, похожая на мальчика. Такой она осталась на фотографии, сделанной отцом.
Но себя она помнит плохо. Зато отчетливо помнит горячий, обжигающий ноги песок пляжа, перевернутые лодки, под которыми они с ребятами прятались от дождя, терпкий вкус шелковицы, красившей язык и губы в лиловый цвет. Но главное было море. Теплое, искрящееся под солнцем в жаркий полдень. И тихое поутру, с прозрачной, почти неподвижной водой, сквозь которую хорошо видно ракушечное дно, и сонные крабы, и медузы, безвольно повисшие на своих раскрытых зонтиках. И ночное море, грозное, непонятное, пугающее чернотой в безлунные ночи. Ночью городок переставал быть курортом. Он становился пограничным пунктом. Прожектора вспыхивали голубыми зарницами, их свет шарил по воде в поисках вражеской лодки с непрошеными гостями.
После войны, студенткой, она приехала в этот городок. Нашла дом, где жили когда-то семьи пограничников. Городок был тот же. В садах дозревала шелковица. Пахло копченой ставридой и горячей золой.
Она искала море. Но того, прежнего моря она не нашла. Было какое-то новое море, прекрасное по-своему, но другое.
Оно напоминало о детстве, которое кончилось. Об отце, не вернувшемся с войны.
Но то, прежнее море жило в ней как воспоминание о счастье. «Вот возьму Юрку и повезу его к морю,— думала она.— Кто знает, как сложится жизнь. Пусть в его сердце живет море, как живет оно в моем».
С осени Юрка пойдет в школу. Она уже купила ему школьную форму. И теперь, когда он был еще в детском саду и проводил на даче свое последнее дошкольное лето, она каждый день открывала шкаф и подолгу, словно с удивлением, разглядывала серые форменные брюки и рубашку с подшитым белым воротничком.
Она чувствовала себя виноватой. В последнее время она мало думала о сыне. Она оправдывалась тем, что принимала экзамены. Но знала, что это не так. Глядя на Юрку, она думала: он не видел моего сына. Только на фотографии, и то на старой. Интересно, как бы они понравились друг другу. Юрка любит новых людей. Особенно мужчин. Они не лезут целоваться и не заставляют читать стихи. С ними можно поговорить о войне и о полетах в космос, куда Юрка собирался слетать в ближайшее время.
Она вспомнила, как Стах разглядывал фотографию, держа ее в своих чуть дрожащих пальцах. И как вернул со словами: «Не похож на тебя».
Это было все, что он сказал. И прозвучало так: «Он не похож на тебя и поэтому не может меня интересовать». И она немного обиделась в душе. Теперь она думала: а если бы у него был сын? Разве я не искала бы в нем его черты?..
Они поужинали на кухне, служившей одновременно столовой. Тамара многое в обстановке квартиры переняла у Люки Луховицкой. На стенах развесила полочки с керамикой. Купила «абстрактные» занавески и сама разрисовала плафон. Люка была у них и все похвалила. Только сказала, что плафон надо было поручить раскрасить Юрке. «Было бы еще наивнее»,— сказала она.
Раньше все это было очень важно. Какой плафон и какие занавески. И что скажет по этому поводу Люка.
— Где-то у нас было вино,— сказал Олег.— Допьем? Он достал из холодильника начатую бутылку. Это было
«Мукузани». Его любимое вино.
— За твоего Стендаля,— сказал Олег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56