Сергей зашагал по дороге к руднику. Походка у него была быстрая. Пожалуй, слишком быстрая для начальства.
Она ждала, что увидит Стаха. Возможно, и он ходит на шахту этой дорогой. Она вглядывалась в лица. Боялась, что может не узнать его от счастливого ослепления.
С треском промчался мимо окон мотоцикл. На заднем сиденье, держась за плечи мотоциклиста, сидела женщина в мужской рубашке с закатанными до локтей рукавами, в брюках и сапогах. С рыжими косицами, переплетенными на затылке.
Девочка в красном платье гонялась за петухом. Ворочалась на кушетке Маринка. Ее будило солнце.
— ...Сергей скажет ему?
— Нет. Я просила не говорить. Тебе не терпится его увидеть?
— Нет. То есть да. Я и хочу, и боюсь. Боюсь этой минуты. Когда встречу его.
— Я думала, ты его давно забыла.
— Нет, Оля. Хотя иногда мне казалось так. Знаешь, это как болезнь. Переболеешь в юности, а она вдруг дает о себе знать под старость.
— Это ты хорошо сказала. Именно болезнь. В твоем случае.
— Почему в моем?
— Потому что прошло столько лет. У тебя своя жизнь, семья. Я не верю, что ты все еще его любишь.
— Но ты ведь любишь своего Сергея... С тех пор!
— Как ты можешь сравнивать. Мы всегда вместе, у нас общая жизнь, дети...
— Мы тоже всегда вместе. Хотя и живем врозь. У нашей любви тот же стаж, что у твоей. Даже больше.
— Томка, Томка...
— Что «Томка»?
— Какой ты была, такой осталась... Любишь его?
— Люблю.
— А мужа?
— И мужа люблю... Наверно.
— Не понимаю,— сказала Ольга.— Не понимаю такой любви.
Они шли по поселку. Ольга позвала ее прогуляться. Солнце припекало. Пришлось повязать головы косынками. На улице играла детвора. Изредка попадались навстречу женщины с сумками. Одни шли в магазин, другие из магазина. Все здоровались с Ольгой. С любопытством оглядывали незнакомую женщину в голубом платье с короткими рукавами и в босоножках без задников. Здесь это было новинкой. Какой-то шустрый мальчишка крикнул вслед:
— Тетенька, каблуки потеряла!
Поселок был чистенький. Белые домики, красные крыши. Над крышами антенны телевизоров. На ступеньках, у входа в хлебный магазин, две старушки торговали жареными семечками.
В магазине было прохладно. Пахло теплым хлебом. Продавщица, молоденькая, круглолицая, с ямочками на щеках, улыбнулась Ольге.
-— Артистка наша,— объяснила Ольга, когда они вышли на улицу.
— А ты кто? Режиссер?
— Надо же чем-то заниматься. Здесь нельзя бездельничать. Стыдно.
— Это в мой адрес?
— Ты — гостья. К тебе это не относится.
Ольга показала ей школу — старую, сельскую, и новую, которая строилась. Клуба еще не было. Его с горем пополам заменял агитпункт, разместившийся в трех комнатах. Здесь по вечерам собиралась молодежь. Слушали радио, играли в шахматы, а иногда танцевали тут же, во дворе агитпункта, под музыку своего самодеятельного духового оркестра.
По обочинам улиц росла трава и паслись козы. Пахло дымом. Должно быть, поблизости топили плиту.
— Ну, вот и наша Полыновка,— сказала Ольга. Они гуляли полчаса и обошли уже весь поселок, все его три улицы.
— Тихо тут у вас.
— Да, здесь не Москва.
— Где же весь народ?
— Одни работают, другие с ночной пришли. Отсыпаются. Так и живем...
— Мне нравится.
— Две недели пожить можно,— согласилась Ольга.— Да еще летом, в такую пору. Чем не дача?..
Трудно было понять, шутит она или говорит серьезно. Время близилось к полудню. Солнце припекало, а небо было голубое, без единого облачка.
Они возвращались к дому и шли уже по своей улице.
— Вот его окна,— сказала Ольга.— Два угловых, на втором этаже.
Окна были до половины загорожены газетой, пожелтевшей от солнца, и закрыты наглухо. Казалось, там никто не живет.
— Где он мог быть вчера?
— Спроси его.
— У него кто-нибудь есть?
— У каждого человека кто-нибудь есть.
— Это ужасно,— сказала Тамара.
Почему она не думала об этом до сих пор? О том, что у него может быть своя жизнь. Отдельная от нее. О том, что он живой человек и не может жить только мечтами. Мечтами, которые не сбывались слишком долго.
И вчера он был там. И может быть, всю ночь он был там. Почему я не подумала об этом? Потому что я слишком самоуверенна? Или потому, что слишком верила в него?..
— Скоро обед,— сказала Ольга.— Уже автобус с фабрики катит.
— Он ездит автобусом?
— Стах? Он ходит с шахты пешком. Вон той луговой тропинкой. Погоди, не он ли это идет?..
Это был он. Как могла она бояться, стоя утром у окна, что не узнает его? Она узнала бы его из тысячи. Мгновенно. Узнала бы эту походку. Раньше, чем узнает лицо.
Он шел, приближаясь с каждой минутой и как бы вырастая. Тропинка, петляя, вела в гору. Вот он достиг самой высокой точки холма, остановился на минуту, как бы затем, чтобы оглядеться, и стал спускаться в ложбину. Он шел прямо на них, он не мог их не видеть, потому что они хорошо видели его. Но он не узнавал их.
На нем был синий полувоенный китель с расстегнутым воротом. Наверно, он пропадал от жары. Тяжелые кирзовые сапоги.
Ей хотелось побежать ему навстречу. Раньше она побежала бы. Теперь она смотрела, как он приближается к ней. Где он был вчера?
Почему я никогда не думала об этом? Может быть, потому, что весь этот мир — его мир — был для меня нереальным... Почему он так долго идет?
Он смотрит на меня и не узнает. Или уже узнал? Он замедляет шаги...
— Ну, здравствуй!
— Приехала?
— Да. Взяла вот — и приехала. Ты, вижу, не ждал.
— Верно. Не ждал.
Они разглядывали друг друга счастливыми измученными глазами.
— Надолго?
— Недели на две... Ты что-то не очень рад.
— Почему? Я рад.
Она оглянулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56