оттого, что скоро он сам должен уйти в темную глубину, к этим людям, с которыми он навеки связал свою судьбу; оттого, что это утро было для них обоих не началом дня, а концом ночи и он помнил еще тяжесть ее головы на своей руке,— красота этого утра подействовала на него как музыка, вызвав на глаза непрошеные слезы.
— Ну и чего ты добился? — сказал Павлик.— Забил тебе Савва гвоздь без шляпки. Теперь вытаскивай.
Сергей молча рассматривал бумагу, присланную из треста. Это была поправка к плану на июль. По сути это была не поправка, а новый план. Среднесуточная добыча в нем возросла втрое по сравнению с первоначальной цифрой. Выполнить такой план — означало дать рекорд, о котором просил в разговоре с Бородиным Савва Григорьевич. Теперь он не просил. Бумага, пришедшая из треста, напоминала о том, что управляющий может не только просить — он может требовать.
— Я говорил, соглашайся на рекорд,— сказал Павлик.— Но ты же не любишь фейерверков, да? Ты любишь, чтобы всё чин по чину. На тебе план. Лопни, а выполни. И благодарности никакой. Ты думал, Савва Григорьевич мальчик? Не видал таких, как ты?..
— Я бы сказал, кто твой Савва Григорьевич, да при тебе не хочу. Возможно, он твой будущий тесть.
— Я не виноват, что у него дочка.
— Ну и ухаживал бы за дочкой. А не за ее папой.
— Что ты хочешь этим сказать? Договаривай!..
Для умного и намека хватит.
Они были одни в кабинете Забазлаева. Их разделял стол, заваленный бумагами. Обломок окаменелого дерева, притащенный кем-то из шахты, служил прессом, он придавливал бумаги, мешая им разлетаться. Обломку было триста миллионов лет,— пласты, в которых он был найден, относились к девонскому периоду. И примерно столько же — так по крайней мере казалось им сейчас — было их дружбе. Но всему приходит свой срок.
— Кто тянул тебя за язык? — сказал Сергей.— Кто просил тебя болтать с ним за рюмкой коньяку о наших запасах? Хвалиться нашими возможностями? Браться за рекорд в июле?
— Савва не пьет коньяк,— сказал Павлик.— Он предпочитает горилку. С перцем.
Забазлаев хотел свести все к шутке. Он не хотел ссориться, тем более что не привык к такому тону, хотя не раз слышал, как Сергей разговаривал так с другими. С начальником отдела капитальных работ пьяницей Гречко или с этим сопляком Рябининым. Или с тюхой-диспетчером Попутным. Но он, Павлик, был начальником шахты и к тому же старым другом. С ним не следовало так разговаривать.
— Мне безразлично, что он пьет,— сказал Сергей.— Я с ним пить не собираюсь. Тем более подносить ему.
— Не любишь подносить, умей устраиваться,— сказал Павлик.— Чтобы тебе подносили...
— Благодарю за совет.
Сергей говорил не повышая голоса, тем ровным, спокойным тоном, который обижал собеседника больше всего. Никто не догадывался, чего ему стоил этот спокойный тон. В какой-то медицинской статье Сергей вычитал, что сдержанные люди чаще других получают инфаркт. Тогда он подумал: «Это обо мне». Но сейчас он не вспомнил об этой статье. Он был молод и мало думал о таких вещах. Ему просто хотелось сейчас стукнуть по столу кулаком или этой древностью девонского периода и заорать: «Да пошел ты к чертовой матери!» Крикни он так — и всё, он больше не начальник рудника, а прежний Сережка Бородин, чьи слова хочешь слушай, а хочешь нет. Перед которым можно стоять так, спрятав руки в карманы, и покачиваться с носков на пятки, улыбаясь нагловатой бессмысленной улыбкой.
— Ну чего ты взъелся? — спросил Павлик.— Что, я выдумал эти запасы? Они у нас есть. Откуда я знал, что ты откажешься от рекорда?
— Ты знал, что эти запасы нам нужны,— сказал Сергей.— Мы испытываем новую технику и всегда можем сорваться. Без этих запасов проектной мощности нам не освоить. Ты это знаешь не хуже меня. И твой Савва Григорьевич это знает. Но ему на это наплевать. Ему нужно выполнить план по тресту за полугодие. Это старый способ — съедать запасы.
— Зачем оставлять на завтра то, что можно съесть сегодня,— сказал Павлик. Это была поговорка их студенческих лет. И теперь с ее помощью он надеялся смягчить Сергея.
Он был добрый парень, Забазлаев. Может быть, немного легкомысленный. Но должны же быть у человека хоть какие-нибудь недостатки? Легкомыслие — недостаток, который охотно прощают. Может быть, потому, что с ним часто соседствует веселость. Веселых любят. Особенно женщины. А также все, кто имеет дело с тяжелым, опасным трудом. «Лихой я парень»,— часто думал о себе Забазлаев, стоя перед зеркалом. В нем и правда была лихость. Он мог уйти на шесть метров в незакрепленный подэтаж, куда ни за какие коврижки не сунулся бы Саша Величкин и вряд ли пошел без нужды Бородин. Но лихость — это еще не смелость.
И Павлик втайне завидовал Бородину, его зрелой самостоятельности, умению отстаивать свои решения перед теми, у кого «выше кресло».
— Надоела мне твоя новая техника вот как,— сказал Павлик, показывая на горло.— Долго ты будешь ставить опыты? Все к черту летит, ломается. Ребятишкам это отдать, тем, что лом собирают. Куда ни сунешься, везде гробы. На погрузке, в камере углесосов — везде. Смотри, скоро народ разбегаться станет.
— Я никого не держу,— сказал Сергей.— А опыты мы будем ставить, пока не выведем людей из забоя. Пора вывести шахтера на солнечный свет. Все же мы живем в век автоматики, дистанционного управления. Хватит. Поработали под землей. Пора выбираться. И поэтому мы будем брать все, что нам предложат. Все, что облегчает труд шахтера, избавляет его от опасности, мы будем брать и испытывать. Это наш долг. Такой же, как давать уголь.
Сергей поднялся. Глаза у него были красны и болели, словно от песка,— он только что сдал дежурство Угарову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56