Там шла перестрелка,— фильм был из времен войны, и, словно пугаясь выстрелов, экран вздрагивал и корежился.
Сергей вышел в коридор, снял телефонную трубку.
— Дежурного дайте,— сказал он и услышал голос Стаха.— Ну, как дела? — спросил Сергей.— Сколько прошли? Это на востоке? А на западе? В шахте не был еще? Позвони мне, когда вернешься. Ничего, разбудишь. Меня интересует второй подэтаж... Пока все. У тебя вопросов нет?
Стах помолчал. Наверное, у него были вопросы. По крайней мере, один: что делает Томка? Но это не относилось к делу. И Стах сказал:
— Вопросов нет.
Сергей вспомнил, что Томка просила достать ей билет.
— Она шьет тебе занавески,— сказал Сергей. Положив трубку, он позвал Сашу Величкина в кухню.
Здесь было сравнительно тихо. Шипел, закипая, большой электрический чайник. На столе лежала гора вымытой посуды. Сергей взял полотенце и стал вытирать тарелки. Он делал это машинально, думая о своем. Саша, сидя на табурете, следил за его руками.
— Я сегодня был на западе,— сказал он.— Хорошо работают скоростники. Но рисково. На востоке пласт прочный был, они и разбаловались. Благодушествуют...
— Ты с ними беседовал?
— Говорил. И Рябинину велел следить. Да что толку? Забазлаев внушил им, что я их зря пугаю...
Саша сделал рукой жест, как будто хотел взъерошить волосы. Этот жест остался у него с тех пор, когда его голова была так же лохмата спереди, как на затылке. Теперь ерошить было нечего, и он смущенно опустил руку.
— А все же о нем будут жалеть,— сказал Саша.— Вот увидишь. Шахтеры его любили...
— Почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? — спросил Сергей.
— Он сказал мне, что уходит. Что он разговаривал с тобой и ты не возражаешь. Нашел время смыться!.. Заварил эту кашу с рекордом, а сам тикать.
Только сейчас Сергей заметил, что начал вытирать тарелки уже по второму разу.
Вот оно что! Ты собрался бежать! Пока пахло премиями, ты был с нами. А как пахнуло выговорами, проработкой, завышенным планом, который спустили нам по твоей милости,— скорей в кусты. Ты считаешь, что мы поговорили. «Я никого не держу». Кажется, так я сказал тебе? Что ж, могу повторить еще раз. Я никого не держу. Ступай на все четыре. Но помни: кто бежит с поля боя, не получает ничего. Опять военные сравнения? Но что поделаешь, Савва Григорьевич! Я сын солдата, погибшего на войне. Мальчишкой я слышал гул чужих самолетов над своей головой и разрывы бомб. И для меня высшей мерой справедливости осталась эта война, ее суровые законы.
Они вернулись в комнату. Ольга накрывала стол для чая. Лариса и Томка натянуто молчали. Телевизор работал с выключенным звуком. Там все продолжалась пальба, но взрывы и вспышки были бесшумными, как это иногда бывает во сне.
Значит, не сработались, думал Сергей о Павлике. Этого следовало ожидать. И все-таки грустно. Почему так грустно? Может быть, я действительно чудак? То, о чем я мечтаю, придет через двадцать лет. Но само оно не придет. Я хочу строить это своими руками. Здесь. В Полыновке. И для этого мне нужны друзья. Соратники. Не такие, как Павлик. Такие, как Стах, Майка... Я хочу строить это здесь. Я никогда не решусь сказать это вслух. Даже Ольге. Это моя тайна. И, наверно, не только моя. Тайна всех, кто боится громких фраз и предпочитает дело. У Павлика не было этой тайны. А без нее все, что делаешь, теряет смысл... Странно, что я боюсь высказать это вслух. То, о чем говорят с трибуны съезда и пишут в газетах...
Потом, ночью, ему снилась всякая чепуха — война, Павлик на голубой «Волге» и почему-то муж Томки, которого он никогда не видел в глаза. Возможно, поэтому он двигался и говорил беззвучно, как на экране немого телевизора, и вдруг очень громко и отчетливо сказал: «Я никого не держу».
Среди ночи раздался телефонный звонок. Сергей забыл перенести аппарат в комнату, где спал, и пришлось бежать в коридор.
Он ждал звонка,— Стах обещал позвонить, когда выйдет из шахты. Но почему-то звонок необычно встревожил его.
— Стах? — сказал он. И почти не удивился, услышав чей-то взволнованный голос. От волнения он не мог понять чей. Только рука сильней сжимала телефонную трубку.— Говорите яснее... Кого прихватило? Второй подэтаж? Проклятье!.. Горноспасателей вызвали? Медсестра на месте? Валя Цехновицер, говорю, где? Спустилась уже?.. Извещайте по списку номер один. Я сейчас буду...
Ему казалось, что он говорил тихо. Но в дверях комнат уже стояли две женские фигуры. Лунный свет, падавший на их лица, придавал им особенную, мертвенную бледность.
- Сережа, что с ним? — Томка была в халате, босиком. Стояла крепко сжав руки.— Скажи мне правду! Прошу тебя!.. Оля, спроси!..
Он молча, торопливо одевался.
— Что-нибудь страшное? Да? — голос Ольги дрожал. Их пугало его молчание. Они понимали, что молчание Сергея было милосердием, последней преградой между ними и страшной вестью.
Она знала, что он дежурит по шахте. Она знала о нем все, что можно знать о человеке, издали, мысленно следуя за ним. И она боялась этого вечера, когда ее гордости и самолюбию предстояло жестокое испытание.
Они не виделись уже восемь дней. Сегодня она могла увидеть его. Побыть с ним один на один. В десять он всегда дежурит в кабинете возле телефона. Кроме него в этот час там никого не бывает. В половине двенадцатого он спускается в шахту. У них будет полтора часа. О чем они будут говорить? Не все ли равно. Она увидит его рядом, близко от себя. Увидит его глаза, руки. Надо только поступиться гордостью. Но что такое гордость! Это не что иное, как желание остаться самим собой. И как бедна гордость в сравнении с тем счастьем, какое могут дать его глаза, руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56