И почему-то именно это вызывает тревогу. Да, именно это...
Веки его наливались, каменели. Уши как залило водой. Мысли путались.
За поляками надо послать «шкоду». Пять человек. Поместятся. Что я знаю о Польше? Мицкевич. Шопен. Мазурка. Краковяк. При чем тут краковяк? Главное — гидродобыча. Как у них идет гидродобыча. Надо проверить, чтобы в душевой был порядок. Фрося вечно прячет одеколон, выставляет одни коробки... Опять будут спрашивать, сколько мне лет. Чехи спрашивали. И венгры. Они находят, что я молод. Для своей должности. Начальник рудника должен быть старше, опытнее. Я отвечу как всегда. Скажу, что гидродобыча угля тоже еще молода, поэтому старый опыт ее не устроит...
— ...мой Петро сигналит. Я на мотоцикл, вжик на фабрику, а там потоп.
«Вжик туда, вжик сюда». Майка, Майка! Долго ли ты будешь корчить из себя девочку? Тебе удается это уже с трудом. Рыжая челка, голубая ленточка в косах. На твоем месте я бы срезал косы. Сделал бы какую-нибудь прическу. «Мальчик без мамы» или «юность мира». Короткая стрижка тебе пойдет. Косички в тридцать лет уже не молодят, а только напоминают, что молодость прошла. Человек должен меняться. Понимаешь, Майка? Должен. Это естественно. Человек должен расти, взрослеть, стареть... И женщины тоже. Хотя вы, женщины, больше всего боитесь этого. Но жизнь должна оставлять следы в душе человека, менять характер, черты лица... И мне непонятна гордость тех, кто хорошо сохранился. Отчего сохранился? Может быть, оттого, что неполно жил. Жил вполсилы. В половину сердца... «Бедняга, он так хорошо сохранился»,— хочется мне сказать... И вот Павлик. Красивый, уверенный в себе. Сохранившийся, как никто из нас. Что меня в нем тревожит? Что?..
— ...Лучше быть хорошей женой горняка, чем плохой актрисой,— сказал Павлик.— И играть в плохой пьесе о горняках.
— Я плохая жена,— сказала Ольга.
Нет, ты хорошая жена. Ты любишь театр, городскую жизнь, огни, веселье. А живешь в глуши, на руднике, в поселке. Ты ненавидишь мыть посуду и чистить картошку. Но ты моешь посуду и чистишь картошку. Ты хочешь все бросить и уехать. Но ты никогда не бросишь и не уедешь...
— ...немедленно! Слышишь?
— Я не сплю,— сказал Сергей. Глаза его были красны, а губы утратили твердость. В них .появилось что-то беспомощное, как у детей после сна.— Я слышал все, о чем вы говорили,— сказал он.— Могу повторить.— Он ощутил внезапную бодрость. Сколько он спал? Пять минут? Или час?
— Я пойду,— сказала Майка.— Мне пора.
Она любила быть неожиданной. Быть женщиной с «настроениями». Настроения у нее менялись так же быстро, как погода в Донбассе.
Она посмотрела на Стаха, и он поднялся. Вышел вслед за ней из комнаты. И вскоре в передней хлопнула дверь.
Сергей снял трубку.
— Дайте дежурного по шахте,— сказал он.— Дежурный? Дозвонитесь до западных печей, узнайте, что там. Потом позвоните мне...
Он походил по комнате, спрятав руки в карманы брюк. Остановился у окна. Темень. Мигающие на ветру огни Три улицы. Дальше мрак, чернота. Степь. Где восток? Где запад? Существуют ли они?
Безусловно. Они существуют на земле и под землей. Восток — это розовеющий поутру край неба, блеск стекла и металла, ветер, отчетливые конусы старых терриконов вдали да белые домики шахтерских поселков, как рафинад рассыпанные среди донецкой степи.
Это — восток на земле.
И есть восток под землей. Там не восходит солнце, но там беспрерывно идет работа, тугая струя воды бьет в угольный пласт, отбивая и обрушивая его. Прожектор на гидромониторе освещает струю воды, тускло, как зеркало в темной комнате, отсвечивает угольная стена, все глубже становятся вмятины и выбоины в ее черном чреве.
Там не восходит солнце. Но труд — это день. Поэтому в шахте вечный день.
На востоке спокойно. Там идет проходка, идут очистные работы. Полторы нормы в сутки — таковы показатели. Восток выручает рудник. Вытягивает план. Поэтому всех представителей водят на восток.
Поляков тоже поведут на восток.
Но есть еще и запад. Не тот, за трубой обогатительной фабрики, верхний запад, куда вечером, погружаясь в пыльное марево, скатывается солнце.
Бородина волновал другой запад, подземный. Он плыл, рушился. Мощный угольный пласт высыпался, образовывал «купола». Просто чудо, что до сих пор обошлось без жертв. Но на чудо нельзя надеяться. И нельзя, чтобы жизнь человека держалась чудом.
Очень долго не звонил дежурный. Наконец раздался телефонный звонок. В притихшей квартире он прозвучал требовательно и тревожно.
— Порядок, Сергей Дмитриевич,— сказал бодрый голос — Работают нормально. Происшествий никаких.
— Спасибо,— сказал Бородин. Он сказал это от всей души. Его «спасибо» относилось не только к дежурному, но и к тем ребятам, что работали сейчас на западе «нормально, без происшествий».
— Наладится,— сказал Павлик. Он был оптимистом. Впрочем, жизнь еще ни разу не пыталась помешать ему в этом. Недавно он купил машину — голубую «Волгу» — и теперь гонял на ней, выжимая на спидометре до ста сорока километров в час.— Уверен, наладится,— сказал он.— Надо просто быстрей продвигаться. Нечего тянуть.
— Лучше медленно двигаться пешком, чем быстро в автомобильном катафалке,— сказал Саша. Это была фраза из какого-то кинофильма. Она ему нравилась.
Саша был скептик.
Бородин походил по комнате, стоя выпил остывший чай.
— Павлик прав,— сказал он.— Надо наращивать темпы. Вам надо всем сесть и составить график скоростной проходки.
— Хватит,— сказала Ольга.— Вы прямо как молодогвардейцы.
— При чем тут молодогвардейцы? — спросил Павлик.
— При том, что они собирались на подпольные сходки под видом вечеринок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56