Не дождался, откашлялся, прочищая горло, и заговорил — уже напористо, резко: — Сколько лет сочинял Фирдоуси "Шахнаме"?
— Тридцать четыре года, — без запинки сообщил Едиге.
— Мне понадобится меньше времени.
— Вам?..
— Да, мне. Кулян-акыну — Кульдари откинулся на спинку стула и с победоносным видом огляделся.
Едиге чуть вилку не выронил — до того был он ошеломлен. С минуту он сидел в совершенном замешательстве, не зная, что ответить. Потом выцедил себе в стопку весь, до последней капли, коньяк и опрокинул в рот, забыв чокнуться со стариком.
Кульдари наслаждался эффектом.
— Я уже давно вынашиваю эту книгу, но только теперь, на пенсии, освободился от посторонних дел... Это будет великая, возможно,— величайшая из книг... Да, да — величайшая из книг о нашем времени, величайшем из всех времен. В ней сольются традиции древней поэзии и дух атомного века. Название у меня готово. "Хамса", так я назову свою эпопею. А?.. Что вы на это скажете?.. Но моя "Хамса" — совсем не то, что "Хамса" у Низами, Навои, Физули, Хосров... Кому теперь интересны такие пустяки, как любовные шашни какого-то Меджнуна и Лейлы, например... Это все не для нашего времени, не для нынешней великой эпохи!.. Разве я не прав?..
— Отчего же, вы абсолютно правы, — сказал Едиге.
Он приподнял опустевший графинчик за узкое горлышко, с досадой поболтал в воздухе — официантка была далеко.
— Но такая книга должна иметь соответственную форму! — В голосе Кульдари звучало торжество. — Возможно, вы слышали, что слово "хамса" означает "пять книг"... Теперешняя молодежь совсем не знает восточной литературы... Пять книг. Свою эпопею я создам в пяти книгах. Вот почему она и называется — "Хамса". Но если кто-нибудь вздумает уличить меня в формализме, приписать... Я опровергну, все опровергну!.. Все обвинения!.. У меня форма в полном соответствии с содержанием! Кульдари все знает сам, не надо его учить... К тому же история, если в нее глубоко проникнуть, как раз и требует членения на пять частей, пять звеньев... Не думайте, я не хвастаюсь, не преувеличиваю собственных заслуг... Но я работаю, тружусь день и ночь и верю: моя книга будет именно такой, какую давно ждут люди!..
— Ваши намерения благородны и достойны всяческой похвалы, — стараясь не улыбнуться в открытую, произнес Едиге. — Но нужно учитывать еще и особенное™ жанра. Тут дело не в одном поэтическом таланте...
— Не беспокойтесь... — Кульдари усмехнулся. — Не беспокойтесь, молодой человек, что касается таланта... Его у меня вполне достаточно. К тому же тема... Такая тема сама по себе способна вдохновить, окрылить фантазию. А вот вы... Да, да, вы, молодой человек, — тут в глазах его полыхнуло пламя, — вы хотите, чтобы я от нее отказался! И затеваете разговоры о "поэтическом таланте"... Талант! Да тут еще шаг — и... Не шутите с огнем, юноша! По-вашему, конечно, и у Абая был талант?.. У того Абая, который предавался безысходному пессимизму, когда писал: "Не находя лекарства, чувствую, как печаль огнем сжигает грудь мою..." А?.. Это вы и называете поэтическим талантом?
— Погодите... — Едиге пододвинулся поближе к Кульдари. — Я все меньше вас понимаю...
— Вы не меня, вы истинной поэзии не понимаете! Не понимаете, что нужно от поэзии нашим современникам Едиге чувствовал — от злости у него начинают дрожать руки. Он мог бы ответить Кульдари, мог бы многое сказать ему... Но, как нарочно, сейчас у него не находилось в запасе слов, чтобы срезать этого тишайшего старичка, такого застенчивого, такого скромнягу, способного, казалось, вызывать только жалость... Вот куда его понесло! Слова у Едиге, впрочем, имелись —
тяжелые, увесистые, слова-кирпичи, слова-камни, которые в два счета сбили бы того с ног. Но Кульдари, нельзя забывать, аксакал, к тому же гость... Едиге стиснул зубы, сдержался. И только убедившись, что достаточно владеет собой, поднял на Кульдари глаза. Старик, самодовольно развалясь на стуле, пальцами правой руки безостановочно выстукивал по столу, словно играл на пианино, и при этом, склонив к плечу голову, созерцал потолок.
— Не будем спорить об Абае, за ним уже закрепилось вполне прочное место в литературе, — сказал Едите, стараясь ядовито вежливым тоном замаскировать шипы сарказма, торчащие из каждого слова. — Что же до вас, то еще не ясно, на что вы способны в поэзии.
— Хитер, хитер, мальчик!.. — Кульдари рассмеялся. -— Хочешь заставить меня проговориться, выведать мои секреты?.. Не выйдет!.. — Он вдруг напустил на себя гордый вид, нижняя губа оттопырилась от важности. — Моя "Хамса" еще не дописана. Закончены лишь первая, вторая и четвертая книги. Не хватает и в третьей книге, в самом начале, пары глав, хотя ее и так можно считать завершенной. Пятую же я только начал...
— И эта эпопея... Ваша "Хамса"... Какой у нее объем?
— "Хамса" будет насчитывать пятьдесят тысяч строк. Пять книг — по десять тысяч. У каждой книги свой пролог, свой эпилог, что же до поэмы в целом, то по традиции древней восточной поэзии она открывается "Приветствием читателю", а заключаться должна "Прощанием с читателем" — это важнейшее место в поэме, ее философический итог... Теперь вы понимаете, как сложна композиция, которую я избрал, не говоря уже об остальном?.. Вы молоды, юноша, но я вам доверяю. Только смотрите, не проболтайтесь о том, что сегодня от меня услышали. Не дай бог, дойдет раньше времени до журналистов...
— Сколько вы уже написали?
— На нынешнее число готово сорок две тысячи пятьсот восемьдесят одна строка, осталось семь тысяч четыреста девятнадцать. К намеченному сроку я обязан успеть все закончить.
— И что потом? — Едиге сидел перед стариком, упершись локтями в стол и стиснув лоб руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71