Со скрипом открылась дверь, кажется, заходит что-то большое-пребольшое, бесконечно длинное, — только когда клубящийся сгусток мороза уже вполз и в заднюю комнату, дверь наконец закрылась. Послышался глухой стук тяжелого ведра о глинобитный пол.
— Замерз родник, еле до воды добралась. Рука от лома так и заледенела вся.
— Ой, светик мой! Попросила бы деда.
— Апа! Ты видела архара?
— Ой, он уже, оказывается, проснулся!
— Елик-тай1 , — сказала бабушка, — пока печка не разогрелась, полежи, а то замерзнешь.
— Я же спрашиваю — видели архара?
— Э-э, архара мы видим каждый день, — протянула бабушка. — Дед говорит, они сейчас пасутся вместе с овцами.
Едиге вспомнил, как дедушка сказал однажды: "У женщины волос долгий, а ум короткий", — и промолчал. Спрашивай не спрашивай — все равно без толку. Большая длинная печка, делящая дом на переднюю и заднюю комнаты, гудит, пожирая дрова. Едиге прижал руку к ее шершавому боку. Тепло. Из-под кровати послышался какой-то треск. Это мышь. Говорят, у нее зубы чешутся. Едиге перевернулся нд. другой бок. Треск прекратился. В тёре, где белая, высокая деревянная кровать мамы с костяной красивой резьбой по
1 Форма ласкового обращения.
лицевой стороне, теперь уже совсем ясно видна двустволка — до спусковых крючков, до затвора, с деревянного приклада кое-где сошла краска.
Снова открылась дверь. Словно бы кто-то никак не может перешагнуть порог» Снова в комнаты рванулся целый воз холода. Мороз в комнате очень похож на белесые облака на небе. Кажется, двери нравится стоять открытой настежь и охлаждать комнаты, — с тягучим скрипом, как бы нехотя закрылась она. Человек, вошедший в дом, отряхивает с ног, стоя у порога, снег. Дедушка. Кто чуть свет может прийти на далекое, забытое в глуши зимовье?
— Ата, ты видел архара?
— Видел, Елик-тай.
Едиге, торопливо надев рубашку, лежавшую в изголовье, спустился на пол. Натянул кое-как новые красно-полосатые штаны, которые мама сшила ему из своей старой толстой шали на день рождения — когда ему исполнилось пять лет, — и побежал в переднюю комнату. Дед, бросив шубу на свою старую поржавевшую железную кровать в углу, снимал с длинных белых усов льдышки сосулек, и каждая была с мизинец.
— А как ты его увидел, ата?
— Завернул за угол, а архар стоит под окном, огромный самец-трехлетка.
— Вчерашний?
-— Да, уже пять ли, шесть ли дней, как ночь — так и ходит вокруг нашего двора.
— А что он ищет? — спросил Едиге, когда все расселись вокруг низкого круглого стола около печки.
- — Зима что-то затягивается, Елик-тай, а корма в горах все меньше и меньше. Вот он и приходит, надеется, может, что перепадет ему сена от нашей скотины. Да и сам двор в низине, под укрытием горы, здесь не так холодно, как в горах и в долине, там постуденей. Две недели уже, как ветер с севера дует. А ночью буран был, снег валил. Может, и холод пригнал его сюда... А может быть, от волков здесь укрылся. Кто знает. Как бы там ни было, он привык к нашему двору.
— Был бы Мурат, он бы пристрелил его в первый же день, — сказала мама.
— Нет, Анар-жан, убивать попросившего у тебя приют, даже если это животное, не говоря уже о человеке, недостойно. Мурат не был таким бессердечным не жалел, — дед чуть приостановился и
1 Коныран — собирательное имя архаров, сайгаков, оленей, маралов, куланов; по народному поверью» не следует убивать их слишком много.
вздохнул тяжело, — ужас как много убивал их, не дай бог, чтобы это обернулось против него бедой...
— Не надо, Маке... — прервала его бабушка. — Не надо, дед Едиге, не говори плохих слов. И без того вон сноха печальна. "Кому смерть не уготована, хоть сорок лет резня — останется в живых", так говорится. Плохая весть давно докатилась бы. Сейчас мне хорошие сны снятся, не то что в прошлом году. Жив мой Мурат. "Только мертвые не возвращаются, а настоящий джигит, если жив, какая б дорога ни выпала, в какие б кандалы ни заковали, всегда найдет тропку к дому",— так еще в старину говорили. Скоро вернется. Войне закончиться время. Говорят же, наши вошли уже в земли Кермании.
— Э, кто знает. И немцы вошли в советские земли. До Москвы дошли. Но война на этом не закончилась, наоборот, только разгорелась. Однако, когда двое борцов борются слишком долго и никто никого не пересиливает, а один вдруг найдет в себе скрытые силы, то борьба заканчивается. На это я и надеюсь. О аллах, один ты в силах положить конец этой войне... Ну да что мы тут... солнце встало, пора выгонять овец. — Старый Мамай быстро доел те несколько горсток мяса, что остались от ужина, выпил залпом полную чашку жирного бульона с раствором курта1 и стал подниматься. После двух-трех неудачных попыток ему наконец это удалось. — Елик-тай, день морозный, долго не гуляй, не то обморозишь лицо, как в прошлый раз.
— Милая, ты же знаешь деда, он не хотел сказать ничего плохого. Просто у него такая манера говорить, не принимай близко к сердцу, — сказала старая Орын-кул Анар после того, как дед Мамай, надев поверх шубы армяк из верблюжьей шерсти и подпоясавшись обшарпанным широким ремнем, тяжело волоча ноги, вышел из дома. — И ему, бедному, несладко. Сам даже на коня сесть не может, обязательно на камень встать надо. Боюсь, как бы однажды не остаться ему в степи... Молодым в любой компании заводилой был, охоту любил, сокола и гончих держал. Теперь состарился, почтенным аксакалом стал... В старину говорили: "Если коню худо — у него кости торчат, если мужчине худо — у него высыхает тело". И вот какие ужасные времена настали: ссохшимся стариком он с утра до вечера пасет овец... Лишь бы вернулся Мурат-жан. Все
1 К у р т — кислый твердый сыр в маленьких кусочках из овечьего молока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141