— Нет... Я — нет...
— Коля!
— Да! Я тоже... — Если бы Тогойкин сказал «мне лень», никто бы, конечно, не поверил, а сказать «я боюсь» ему было стыдно. — Вася, пойдем вместе!
— Эх, молодежь, молодежь! — Старик закряхтел» завозился.
— Семен Ильич! Пусть они сами! — вспыхнула Даша, но Иванов остановил ее, замахал рукой.
Парни выскочили из самолета.
Даша буквально выхватила книгу у вошедшего Васи и передала ее Кате. И книга переходила так из рук в руки.
Попов приложил ее к щеке и тут же, не раскрывая, передал Иванову. Иванов быстро полистал и передал Фокину, который нетерпеливо протягивал руку. Этот начал медленно перелистывать страницы и совсем не торопился передать книгу следующему. Вася не выдержал, выхватил ее из рук Фокина и протянул было старику, но тут же раздумал и вручил ее Кате:
— Читай, Катя!
— Катя, а ну!
— Что читать?
— Что хочешь!
Катя раскрыла книгу, заглянула в нее, но тут же
еахлопнула и начала, сперва смущаясь, потом все уверенней:
— «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный».
Катя не только не заглядывала больше в книгу, она даже глаза закрыла.
Но люди этого не замечали. Они слушали.
— «Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:
— Пусть сильнее грянет буря!..»
Катя кончила. Смущенно улыбаясь, она смотрела на притихших друзей и мяла в руках книгу.
Первым нарушил молчание Фокин. Он глубоко вздохнул и совсем тихо и не очень уверенно произнес:
— А все-таки черной молнии не бывает... Никто даже не посмотрел в его сторону.
Так прошел седьмой день.
Тесно прижавшись друг к другу и хорошо согревшись, Николай и Вася могли бы спать еще сколько угодно. Неизвестно, кто из них проснулся первым и разбудил другого, но, когда они вышли, было еш'е темно и очень холодно.
После того как они проделали нечто вроде зарядки, сонливая вялость прошла, и парни принялись разводить костер.
Над туманными очертаниями тайги наметилась едва заметная, белесая полоска. Постепенно она начала расширяться и светлеть, потом заалела, и над ней тотчас возникла другая, нежная и тоненькая. И так одна над другой вспыхивали полосы света. И это напоминало широкие ступени гигантской лестницы, полни-
мающейся от самого моря, гудящего и кипящего у подножия какого-нибудь прекрасного и шумного города, расположенного на склоне горы.
Трудно представить себе рассвет с чужих слов. Надо самому его увидеть, дивиться и радоваться. Надо ста-ратся не пропустить ни одного раннего утра. Ведь каждый раз по-новому светает и по-новому восходит солнце!
— Ворон что-то не летит, — протянул Вася, не отрывая глаз от радужных ступеней.
— Ну и пусть! А воробьи прилетят, непременно прилетят! — Тогойкин поднял обломок фанеры, чуть отбежал, положил его на снег, размял сухарик и насыпал крошки на дощечку.— Для милых гостей стол готов!
Радужные ступени разом вздрогнули, заколебались и слились воедино. Вся восточная сторона неба занялась пылающими волнами утреннего зарева. И вдруг по снегу рассыпалась густая стая воробьев,— казалось, само зарево разбрызгало по земле птичек.
С щебетом и гомоном они раскатились было в разные стороны, но тут же собрались вместе и снова рассыпались. И вот, разом защебетав, мягко тренькнув крылышками, одни бегом, другие лётом, они оказались на дощечке и закипели на ней. Только Трифон Трифоныч, важно нахохлившись, остался на месте. Сам величиной со щепотку сухих перышек, он весь затрясся и задрожал — то ли чистя клювиком между коготками, то ли почесывая коготком своим за ухом. Когда туалет был закончен, он, то и дело останавливаясь и пятясь задом, поскакал к нашим друзьям. Приблизившись, ео-робушек быстро защебетал, что-то рассказывая, поплясал на своих тоненьких ножках, встал передом, потом повернулся бочком. Ободранный хвостик его стал будто чуть прямее, и маховые перышки крыльев казались не такими общипанными. Молодец этот, видно, начисто отмыл. лучами сегодняшнего утра все свои застарелые болячки.
Воробей бойко щебетал, казалось сообщая своим собратьям: «Близко, близко! Люди близко!»
Тогойкин бросил ему сухарик с крупную дробину, мельче не смог размолоть. Воробей сунул в снег клювик, выхватил оттуда сухарик, подлетел к своим и бросил его сверху. Послышался легкий стук об дощечку. Птицы испуганно разлетелись в стороны. Ребята перемигнулись и заулыбались. Трифон Трифоныч быстро нашел отскочивший далеко от доски сухарик, опустился на дощечку и принялся деловито дробить его клювиком.
— Ребята!—закричал Семен Ильич, выглянув из самолета.
Парни побежали на зов.
Ничего не говоря, вроде бы крадучись, Семен Ильич тихонько подошел к лыже и с треском вырвал ее из правилок. Посмотрел, прищурил глаз, постучал пальцем и громко сказал:
— Еще лучше тех! Вот бы ей пару... Притихшие в ожидании парни повели старика к костру и усадили там. А сами набили снегом бак и поставили кипятить чай.
Старик порылся в карманах, достал большой железный гвоздь, обмотал шляпку носовым платком, а острый конец сунул в огонь. Время от времени он насыпал на платок снег и прихлопывал ладонью. Потом вытаскивал гвоздь из огня и раскаленный конец прикладывал к самому кончику лыжи. Над ней извивалась тоненькая струйка дыма, и слышалось легкое шипение. Эту процедуру он проделал несколько раз, пока на лыже не появилось круглое отверстие.
— Завтра утром, сыночек, придется тебе отправиться в путь.— Старик глубоко вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102