— И, таким образом, у меня,— сказал Арнэус,— в Исландии не будет никакой силы, никакого учреждения, общественного мнения или иной помощи, которая поддерживала бы меня морально или юридически оправдывала бы мою службу новой чужеземной власти.
Уффелен сказал, что исландцу следовало бы помнить, что оба старика — знаменитые в свое время исландцы, искавшие помощи у императора Карла V, были схвачены посланцами короля данов, один из них — слепой и дряхлый — был выслан в чужую страну, другому, семидесятилетнему, датчане в его собственной стране отрубили голову.
— Господин Уффелен! — сказал Арнас Арнэус.— Меня очень трогает то, что иностранец так хорошо знает события, происходившие в Исландии. Но хотя наш Спаситель и лишил нас многих даров своей любви, все же я не могу упрекнуть моих земляков в отсутствии памяти. Судьба епископов Эгмунда в Скаульхольте и Йоуна Арасона в Хоуларе всегда будет жить в сердце каждого исландца. И хотя датскому королю, правда, вопреки его воле, до сих пор не удалось продать нас, как рабов, все же он сделал достаточно для того, чтобы его всемилостивейшее сердце заняло заслуженное место в исландской истории.
Человек, который хочет задушить в кулаке крохотного зверька, в конце концов устает. Он держит его на вытянутой руке и изо всех сил сжимает ему горло, но зверек не умирает; он смотрит на человека; он выпускает когти. Зверек не ждет помощи, даже если бы появился тролль и с дружеским видом предложил освободить его. Его надежда остаться в живых покоится на том, что время работает на него и ослабляет силу врага.
Если маленький беззащитный народ при всех своих несчастьях так счастлив, что имеет достаточно сильного врага, то время вступит в союз с этим народом, как с тем животным, которого я привел в пример. А если он в нужде своей прибегнет к защите тролля, тот проглотит его в мгновение ока. Я знаю, что вы, гамбуржцы, будете посылать нам, исландцам, зерно без червей и сочтете зазорным для себя обмеривать и обвешивать нас. Но когда на берегах Исландии вырастут немецкие торговые города и рыбацкие поселки, то много ли пройдет времени, пока там, скажем, появятся также и немецкие крепости, и наемные войска? Какова же будет судьба народа, создавшего славные книги? Исландцы в лучшем случае станут жирными слугами в немецком вассальном государстве. А жирный слуга не может быть великим человеком. Избиваемый же раб — великий человек, ибо в сердце его живет свобода.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В эту осень и зиму Арнаса Арнэуса не так часто видели в его библиотеке, как раньше. Он всегда рано вставал, нередко уже в восемь или немного позже начинал работать, но обычно говорил, что этих утренних часов вряд ли хватит, чтобы сделать необходимые записи для потомков о содержании, происхождении и авторстве тысяч хранившихся у него больших и малых исландских древних рукописей. Теперь же случалось, что он заходил в библиотеку только к вечеру, а то и совсем не заходил, а если кто-либо спрашивал его, слуги отвечали, что он болен или поздно лег вчера и еще не вставал. Случалось, они отвечали, что его не было дома со вчерашнего дня, и не могли сказать, где он. Он мало интересовался тем, что происходит и в духовном суде, и в консистории, и в университете.
В библиотеке за столом сидит studiosus antiquitatum Грин-вицензис, он переписывает истрепанные кожаные книги, но часто вынужден отрываться, чтобы сделать заметки и записи для тех ученых трудов, которые он в свободное время пишет сам о многочисленных природных явлениях в Исландии, в особенности о ее тайных силах. Кроме того, он выполняет доверительное поручение, налагающее на него тяжелую ответственность и не дающее ему покоя ни днем ни ночью — следит, чтобы в дом не проник Йоун Мартейнссон. Времени для работы у ученого мало, ибо, как только слышится шум в сенях или коридоре или шаги за окнами, он вынужден вскакивать из-за стола, чтобы подслушивать и подглядывать. В течение многих ночей, когда он подозревал, что этот непрошеный гость бродит поблизости, он не раздевался и не уходил спать в свою комнату, а ложился на полу в библиотеке, подложив под голову толстый фолиант, завернувшись в теплое одеяло, и спал очень чутко или же бодрствовал возле книг, являющихся жизнью Исландии и душой севера.
Однажды вечером он сидел за своим большим трудом по истории языка и стремился доказать, что исландский, другими словами датский, язык не существовал в раю, а был создан греками и кельтами после потопа; от всей этой учености ему захотелось спать, и он положил голову на руки. В этот вечер дул западный ветер, холодный и пронизывающий. Падали редкие капли дождя, печка остыла, и в доме было холодно. Хлопала плохо закрытая калитка в соседнем дворе, иногда слышен был глухой стук копыт и шум карет, едущих по другой улице,— это военные направлялись домой или король ехал развлекаться. Ничего подозрительного. Но вдруг со двора послышались странные вопли —- резкие, грубые и хриплые. Гриндвикинг сразу же проснулся.
— Неужели какая-нибудь собака выйдет на улицу в такую непогоду,— проговорил studiosus antiquitatum и невольно забормотал строки старого псалма для утешения в тяжелую минуту, выученные им еще тогда, когда он сидел на коленях у матери:
Там, в черной бездне преисподней, Где властелином сатана — Зубовный скрежет, серный смрад. В святой обители ж господней — Высоко в небесах она — Напевы ангелов звучат.
Затем он осенил себя крестным знамением, отгоняя призраков, и, выбежав из библиотеки, открыл дверь и выглянул во двор. И, конечно, там стоял не кто иной, как Йоун Мартейн-ссон.
Увидев, кто это, studiosus antiquitatum прошипел в дверь, навстречу ветру:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135