Йоун Мартейнссон жадно набросился на еду.
— Она погрузилась,— сказал он.— Она начала погружаться еще тогда, когда была поставлена точка в конце саги о Ньяле. Никогда еще ни одна страна не опускалась так глубоко, п ей ни за что не всплыть.
Йоун Хреггвидссон сказал:
— В Рейне жил однажды человек, которого наказали плетьми. И вот пришла Снайфридур, Солнце Исландии, и стала об руку с благороднейшим рыцарем этой страны, который знал наперечет все саги о древних конунгах. Но за ее спиной виднеются во мраке лица прокаженных, родные мне лица. Жил однажды человек, которого в Тингведлире на реке Эхсарау приговорили к смертной казни. «Завтра тебя обезглавят»,— сказали ему. Я открываю глаза, а она стоит надо мной, светлая, вся в золотом сиянии, тонкая, как тростинка, и с такими синими глазами. А я — черный, чумазый. Она победила ночь и освободила меня. Она всегда останется настоящей королевой и златокудрой девой, светлой аульвой, даже если ее предадут. А я — черный, чумазый.
— Кончишь ты наконец свои vanitates. Не мешай мне, пока я ем дичь и пью бургундское.
Они снова принялись за еду. Когда они наконец справились с жарким и вином и хозяйка поставила перед ними пунш, Йоун Мартейнссон сказал:
— Теперь я расскажу тебе, как переспать с епископской дочкой.— Он придвинулся к Хреггвидссону п шепотом растолковал крестьянину, что надо делать. Затем он выпрямился, хлопнул ладонью по столу и заявил: — Вот и все.
На Йоуна Хреггвидссона это не произвело особого впечатления.
— Когда он вернул мне кольцо, я сказал себе: «Кто из нас больше достоин жалости? Он или ты, Йоун Хреггвидссон из Рейна?» Я бы не удивился, узнав, что с таким человеком стряслась большая беда.
Пустую болтовню (лат.).
Тут Йоун Мартейнссон вдруг вскочил со стула будто ужаленный. Он угрожающе сжал худые кулаки и вплотную придвинулся к Йоуну. Все его равнодушие как рукой сняло.
— Ну ты, дьявол этакий! Ты что же, хочешь накликать беду? Посмей только произнести имя, которое у тебя на уме, и больше тебе не жить.
Йоун Хреггвидссон вытаращил глаза.
— Да ты же его только что обозвал плутом, а про его дом говорил, что это жалкая лачуга.
— Только посмей произнести его имя,— шипел Мартейнссон.
— Заткнись лучше, не то я плюну тебе в морду,— сказал Йоун Хреггвидссон.
Но так как больше он ничего не говорил, Мартейнссон попросту отодвинулся от него.
— Никогда не принимай всерьез трезвого исландца. Милосердный бог открыл исландцам лишь одну истину — водку.
И они снова затянули:
Ай да Йоун, пьян с утра, Пил нынче и вчера.
Другие посетители погребка смотрели на них с ужасом и отвращением. Но вот Мартейнссон вновь нагнулся к Хреггвидссону и шепнул ему:
— Я хочу поверить тебе тайну.
— А я не желаю ничего больше слышать об этих треклятых епископских дочках.
— Вот, ей-богу, совсем не про пих.
Он еще ближе подсел к Хреггвидссону и шепнул ему на ухо:
— У нас есть всего-навсего один человек!
— Всего один? Кто же это?
— Вот он один и есть. А кроме него — никого и ничего.
— Не пойму я тебя.
— Он все разыскал,— ответил Мартейнссон.— Все, что имеет хоть мало-мальскую ценность. То, чего он не нашел сам на чердаках церквей, в кухонных чуланах и в захламленных постелях, он скупал у знати и богатых хуторян за землю и за деньги, пока не разорил всю свою родню. Ведь он знатного рода. А за теми книгами, что были вывезены из страны, он гонялся по всему свету, пока не нашел их,— одни в Швеции, другие в Норвегии, в Саксонии, Богемии, Голландии, Англии, Шотландии и Франции — и так до самого Рима. Чтобы расплатиться за них, он брал золото у ростовщиков мешками и бочками, и никто никогда не слыхал, чтобы он торговался. Некоторые книги он покупал у епископов и аббатов, у графов, герцогов, курфюрстов и королей, а кое-какие дажо у самого папы. В конце концов он увяз в долгах, и ему грозила тюрьма. Только та Исландия, которую Арнас Арнэус купил ценой своей жизни, и есть настоящая, другой же никогда не было и не будет.
По лицу Йоуна Мартейнссона катились слезы.
Солнце клонилось к закату.
— А теперь я покажу тебе Копенгаген, город, который датчанам подарили исландцы,— сказал Йоуну Хреггвидссону его новый покровитель и проводник поздним вечером, когда они расплатились золотым кольцом за свою пирушку в погребке. Они получили даже сдачу и на эти деньги решили заглянуть к девицам.
— Этот город не только построен на исландские деньги, но и освещается исландской ворванью,— сказал Йоун Мартейнссон.
Йоун Хреггвидссон пропел строфу из древних рим о Понтусе:
Там, где бочка с винной влагой, Там скупиться, друг, грешно! Пей с веселою ватагой, Пей с веселою ватагой, Чтоб увидеть бочки дно!
— А вот это — королевский парк, где благородные господа в соболях встречаются с полураздетыми знатными дамами, которые носят золотые пряжки на туфлях, в то время как другие люди слезно вымаливают себе железные крючки и снасти.
— Может, ты думаешь, я не знаю, что не хватает лесок и крючков? — сказал Йоун Хреггвидссон.— Но теперь я хочу к девкам.
Они двинулись по набережной и свернули в центр города. Потеплело. Погода стояла мягкая, и па помощь исландской ворвани, тускло освещавшей улицы, пришла луна. По одну сторону улицы высились дома знатных господ,— один лучше другого. У них был тот холодный неприступный вид, который и является истинным признаком богатства. Перед этими внушительными зданиями красовались ворота из дорогого дерева, всегда крепко запертые на замок. Йоун Мартейнссон продолжал просвещать приезжего.
— В этом доме,— сказал он,— живет благословенная Мария фон Хамбс, у которой самая большая доля в исландской торговле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135