— О, я думаю, что больших праздников уже не будет. Ну, через неделю крещение; но это вовсе не большой праздник. Нет, большие праздники будут нескоро.
— Да, крещение.— Ауста Соуллилья как раз и хотела это узнать. Праздники — они как ступеньки в будущее, и, считая эти ступеньки, легче забыть бесконечные будничные вечера.— Да, крещение, а дальше?
— А потом скоро наступит месяц Торри. «Месяц Торри»,— подумала девушка с тоской, потому что он напомнил ей о снежных вьюгах с морозами и оттепелях, которые чередуются друг с другом и поэтому от них мало пользы. Оттепель, которая сменяется морозом, мороз, который сменяется оттепелью,— и так век за веком.
— Нет, бабушка, не месяц Торри, не он, я имела в виду праздники. Праздники...
— В мое время мы замечали, какая будет погода в день святого' Павла и на сретенье. Но тогда больше придерживались старых обычаев.
Ауста Соуллилья ждала среды на первой неделе великого поста: ей помнилось, что тут уж недалеко до пасхи,— но до пасхи оставались еще ни больше ни меньше, как месяц Торри и месяц Гоуа. А затем будет семь недель поста! Семь недель! Кто вынесет это? Ауста все же приободрилась и затаила надежду, что когда наконец кончится семинедельный пост, то сразу будет пасха.
— О, мне кажется, до этого еще будет масленица.
— А затем, бабушка, наступит великий пост, и тогда уж до пасхи рукой подать.
— Пожалуй,— ответила бабушка и опять опустила голову и посмотрела сбоку на спицы.— В мое время пост начинался со среды на масленице.
— Какой пост?
— Ну, самый великий пост, дитя мое. Да, когда тебе идет шестнадцатый год, то кажется, что пасха наступает после первой недели великого поста... В мое время ты бы прослыла дурочкой, если бы не знала, что такое великий пост и какие за ним идут праздничные дни,— например, благовещение.
— Ну, а страстная пятница,— сказала девушка,— ведь она когда-нибудь наступит?
— О, думается мне, что раньше будет еще месса Магнуса,— сказала бабушка,— и великий четверг.
На этом попытка молодой девушки сделать пасху главной темой беседы закончилась. Она сдалась. Она совсем заблудилась в дебрях календаря и потеряла ориентировку. Пряжа в ее пальцах стала влажной, на каждой нитке образовались узлы, которые невозможно было распутать.
Почему молодых людей не может утешить мысль, что все придет со временем, когда того захочет творец?
— Праздники не всегда самые лучшие,— сказала бабушка добродушно.—Я хорошо помню, что покойный отец однажды и троицын день выпустил корову, чтобы она могла пощипать тройку, что торчала из-под ледяной коры. Мы укрыли ей спину одеялом и подвязали вымя тряпкой. В мое время бывало нередко и так, что на Иванов день шумела метель.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ ЛУЧШИЕ ВРЕМЕНА
Что это? Звяканье удил? Не звенит ли это лед под копытами? Не Блеси ли фыркает в темноте, в снегу? Ну да, конечно. Они быстро спустились с чердака и по ходу, прорытому в снегу, поднялись на вершину сугроба.
— Есть здесь кто-нибудь?
— Слава богу,— прошептал кто-то в темноте, совсем рядом с ними.— Значит, лошадь все-таки нашла дорогу. Я здесь. Подойдите поближе.
Дети подошли и увидели, что на снегу стоит человек. Он протянул им холодную руку; и он и они одинаково обрадовались, увидев друг друга.
— Это дверь в дом? — спросил незнакомец.
— Нет,— сказали дети,— это лаз в сугробе.
— Пожалуйста, проводите меня поскорее,— сказал незнакомец.— Мне кажется, что я заболел. Не понимаю, как это я не замерз на пустоши: я попал в такую ужасную пургу.
Пока Гвендур устраивал старую Блеси в хлеву, дети повели незнакомца в дом через лаз в сугробе и помогли ему войти.
— Не так быстро,— сказал он.— Мне ведь приходится опираться на палку.
Незнакомец вскарабкался по лестнице, поздоровался со старухой, и вот он стоит дрожа, весь съежившись, возле люка. Для поездки в горы он был плохо снаряжен,— ясно, что это городской житель. Он сказал, что совсем замерз и, может быть, даже заболел воспалением легких. Позднее они часто вспоминали: как странно, что, увидев его в первый раз у края люка, они приняли его за старика. Потом он оказался совсем молодым. Ни одно его движение, ни одна пуговица на его одежде не ускользнули от их жадных глаз, все так изголодались по событиям в этом отрезанном от всего мира доме, среди бесконечной снежной пустыни. Да, на нем даже городские ботинки,— должно быть, это человек знатный. Бабушка первая очнулась и решила спросить, откуда он явился.
— Снизу, с фьордов,— сказал он.
— Уж это я соображаю, бедняга,— отозвалась старуха.— Соула, голубушка, помоги ему снять верхнее платье и чулки, да поскорее приготовь чего-нибудь горячего. Ты не откажешься здесь заночевать?
— Да, к счастью, мне не надо ехать дальше,— прошептал незнакомец.— Да, да,— шептал он, как будто это была тайна; чувствовалось, что он не в силах даже с места сдвинуться.
Ауста Соуллилья надеялась, что у него не будет воспаления легких: она боялась, что не сумеет ухаживать за ним. На нее возложена такая большая ответственность — ей доверено все и в доме и за домом; и вот в первый раз у нее гость. Если бы она только знала, что ей нужно сделать для него, что предложить, какие слова сказать ему. Наконец он прерывает молчание и шепчет:
— Нет, сюда и не дальше. Меня послал Гудбьяртур Йоунс-сон, который, разумеется, шлет вам привет, хоть он и забыл об этом упомянуть. А я — учитель; я должен пробыть у вас всю зиму. Мне самому не верится, но все же это так.
Он снял свое поношенное городское платье и один ботинок, но не снял другого: нога в нем была совсем неподвижная, неживая, как будто насквозь промерзла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168