— Слух пронесся с быстротой молнии. И знаете, кто такие эти покойники?
Штефан с полуоткрытым ртом, наморщив лоб, не сводил глаз с лица жены:
— Да говори же!
— Один, сказывают, Владек. Наш Владек, Макс. Штефан кивнул:
— Так я и знал.
— Знал? — удивился Гомолла. — А сам полчаса назад прикидывался дурачком.
— Предполагал, — поправился Штефан и спросил: — А второй кто?
— Не догадаешься. — И Хильда сообщила, что это как будто тогдашний управляющий Доббин. Кстати, она никогда не верила, что он сумел удрать, когда пришли русские. Вечером накануне бегства она заходила в замок и слышала, как графиня приказывала Доббину оставаться на месте. Графиня хотела любой ценой спасти имение и совершенно серьезно потребовала от управляющего, чтобы в польском лагере не было ни малейших происшествий, ничего такого, что после войны можно было бы повернуть против нее. И все-таки, как видно, в последнюю ночь стряслось что-то страшное.
Штефан стер со лба пот.
— Но почему говорят, что обоих убил именно Даниэль? — спросила Хильда.
Штефан пожал плечами.
— Ты знал, — сказал Гомолла, — что один из убитых Владек, наш Владек, как говорит Хильда. Ну-ка, давай начистоту!
— Слушай... — простонал Штефан, — сил нет, полдень ведь, жарища, язык к нёбу прилип, мне ни звука не выдавить.
— Ладно, — Гомолла поднял трость. — Поедем к вам! Штефан взял жену под руку.
— Надо ехать в Альтенштайн, — воспротивилась Хильда, — мы должны позаботиться об Ане. Пожалуйста, Макс, не разводи канитель. — Она доверчиво посмотрела на Гомоллу, но голова ее слегка дернулась и голос дрогнул, когда она сказала: — Ничегошеньки-то он не знает, все его так называемые предположения можно объяснить в двух словах.
— Нет. — Штефан покачал головой. — Нет, Хильда, мне известно чуть больше, чем ты думаешь, и самое время тебе узнать об этом.
Он подвел жену к машине, помог ей устроиться на заднем сиденье, пригласил Гомоллу сесть рядом с собой и быстро поехал к дому.Дверь была заперта.
— Твоего отца нет дома?
Хильда подтвердила и испытующе взглянула на мужа. Он как будто почувствовал облегчение, услышав это? Макс попросил ключ. Она нервничала и долго рылась в сумке, пока наконец не нашла его среди массы мелочей, которые женщина таскает с собой. Штефан отпер дверь, впустил Гомоллу и жену в дом. Занавеси были задернуты, в комнате стояли прохладные сумерки, только чуточку пахло прелью, словно в склепе: в хрустальной вазе на столе увядал букет роз.
Хильда остановилась в дверях, ей было не по себе, страшновато, как утром, когда появилась Аня и начала задавать вопросы. Что сказав мальчишка? «Она думает, вы причастны к этому!» Хильда совершенно забыла, что она хозяйка, что, наверно, надо что-нибудь предложить Гомолле — хотя бы стул. Ей почудилось, будто она вовсе не дома, а у чужих людей, которые привели ее к себе, чтобы сообщить какую-то неприятную новость.
Глаза Гомоллы никак не могли привыкнуть к полумраку, он с напряжением осмотрелся: шкафы, блестящие, словно зеркало, — все дорогое, под стать Штефану, но Гомолле мебель показалась претенциозной.
Штефан возился у горки с посудой.
— Хотите чего-нибудь выпить? — Он оглянулся на жену — та по-прежнему в оцепенении стояла в дверях — и спросил:
— Что с тобой?
— Страшно мне, Макс.
— Почему?
— Ты уверял, что не имеешь к аресту Даниэля никакого отношения. — Он подошел к жене, взял ее за руку, бережно вывел на середину комнаты и придвинул ей кресло: — Садись, дорогая. — Потом сел сам. — Что касается ареста, тут я ни при чем, а вот к жизни Даниэля, к его судьбе, если хочешь, я очень даже имею отношение. Не можем мы ехать в Альтенштайн, пока я вам с Густавом об этом не расскажу.
Гомолла подошел к окну и откинул занавеску. Ему хотелось курить, вот и проверял, нельзя ли открыть окно.
Во дворе над камнями струилась жара, солнце широким потоком хлынуло в комнату, заставив вспыхнуть мириады пылинок. Томолла обернулся: лицо Хильды, точно в луче прожектора, белое как мел. Он выпустил штору, не желая, быть может, увидеть печать стыда на лицах обоих: «Лучше уж полумрак, пока вы будете рассказывать об этой истории. Что мне от того, коли я увижу, как вы бледнеете или краснеете, — мне хочется в конце концов узнать правду».
Он не торопил Штефана, не настаивал. Опустился в одно из мягких кресел, со вздохом откинулся на спинку, медленно закрыл глаза, и скоро им показалось, будто он спит.
10. Штефан начал рассказ:
— Когда мы в тот день возвращались с похорон, — между прочим, в Карбове действительно хоронили одного человека, но мы знали его только понаслышке, — так вот, на обратном пути мы все изрядно пображничали, день клонился к вечеру, солнце уже заходило...
Ему не забыть тот вечер. Окольными дорогами они возвращались в родной Хорбек. В Карбове траурная процессия вела себя чинно-благородно, но позже одним вздут-малось еще посидеть за пивом, тогда как другие торопились с возвращением. Начались долгие споры, и но дороге домой компания распалась. Штефан отмечал это всякий раз, когда , оборачивался,, бросая свирепые; взгляды на спутников. Он по-прежнему возглавлял шествие, но что это было за сборище? Следом за ним Виденбек и Хинц волокли мертвецки пьяного гармониста: бедолагу едва ноги несли, временами, когда «конвоиры» в последнюю минуту умудрялись спасти его от падения, грубо дергая вверх, инструмент, который болтался у него на животе, издавал жалостные звуки. Благочестивых хоралов и в помине нет — музыкант во всю глотку орал скабрезные припевки.
У облаченных в траур женщин настроение вконец испортилось. Они хмуро ковыляли позади отдельной группкой, и лишь теперь, спустя столько времени после похорон, когда обычно полагалось в учтивой беседе вспоминать усопшего или же всякие страшные случаи с соседями, на их лицах отразилось искреннее страдание — ей-богу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117