ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Тут в самом деле последовал пинок, и пес, поджав хвост, забился в конуру.
«Временами по пьянке, — сказал Друскат, — а временами в ярости ты ведешь себя потскотски».
Штефан чуял: Друскат припер его к стенке, он попал в ловушку, и от этого страшно злился, чувствуя, что надо защищаться, нападать, всем его существом завладела одна мысль:.ударить, свалить противника.
В этот день на Макса обрушилось слишком много разных впечатлений, и теперь он уже был не в силах разобраться в них. Он торжествовал победу в полдень, посадив в калошу окаянных вербовщиков из кооператива; в карбовском трактире, выпивая вместе с родственниками в память покойного, он еще оставался героем дня. И все же скоро наступило похмелье, ведь он, конечно же, сознавал свою слабость. В силе были другие, и их было много,
а у него что за сообщники — сплошь болваны, он одинок, а в одиночку человек мало чего добьется! От этих мыслей Штефан совсем расстроился: он был склонен к излишней самоуверенности, умел себя пожалеть, и, что бы он ни наделал, ни натворил в памятную субботу весной шестидесятого года, у него нашлась сотня самооправданий.
Может, все пошло бы иначе, если бы Даниэль сообразил, что перед ним несчастный человек, но Друскат обозвал его скотом, на это ответ только один — драка.
«Нет, Макс!»— закричала Хильда.
Но Штефан повел себя как разъяренный бык, он совсем озверел и пошел на Даниэля. Хильда взвизгнула, словно, того и гляди, произойдет убийство.
«Ради бога!»
Макс еще раз застыл, посреди разбега.
«Прочь! — рыкнул он. — Все до единого! Чтоб духу вашего здесь не было!»
Даниэль не пошевелился. Он стоял на прежнем месте; зато старик Крюгер кивнул, крепко схватил дочь за плечи и силой потащил в дом. Цилиндр выскользнул у Хильды из рук, Макс пинком, точно мяч, отшвырнул его в сторону. Шляпа отлетела к порогу, где с закатом сгрудились заспанные куры, надеясь, должно быть, на кормёжку, и теперь птицы с возбужденным кудахтаньем кинулись врассыпную. Хильда в полуобморочном состоянии повисла на руке отца, бабкина траурная вуаль вилась вокруг растрепанных волос, старик Крюгер тащил разряженную дочь к дому, ее босые ноги топтали куриный помет.
11. Муха жужжала в полумраке комнаты, села Ште-фану на лицо, он лениво отмахнулся, встал, взял со стола вазу с увядающими розами и отнес ее на сервант. Он повернулся спиной к жене и Гомолле, теребя загрубелыми пальцами поблекшие цветы.
— Иной раз смотришь по телевизору фильм, уже виденный в юности. Тогда и настроение было другое, может, с девушкой в кино сидел, да мало ли что, во всяком случае, переживал и ходил под впечатлением, скажем, «Романса в миноре» или чего-нибудь в таком духе. И вот спустя много лет смотришь тот же фильм и не понимаешь, что тебя тогда взволновало, фильм кажется неуклюжим,
немножко смешным и жалким — с таким чувством и я вспоминаю некоторые эпизоды собственной жизни.
— Вернись к своей исповеди, — из глубины кресла сказал Гомолла.
— Хорошо.
Штефан снова уселся напротив жены, он глядел на нее, но вроде бы и не видел. Хильда — красивая, крепкая, в платье без рукавов — сидела и смотрела на него, как-то странно, искоса; ведь то, что сказал муж и как он это сказал, теребя жесткими ручищами лепестки роз, показалось ей столь необычным — прежде Макс никогда так не говорил, тем более о подобных вещах, и это напугало ее больше, чем его заявление в начале рассказа. Штефан продолжал:
— В тот вечер мы с Даниэлем зверски подрались, по всему было ясно, что речь идет о жизни и смерти, что одному из нас придется сдаваться.
Я прямо обезумел, все виделось мне как бы через багровую завесу, смутно: Даниэль — отскакивал то туда, то сюда; стены — они то валились на меня, то отступали назад я... — Макс помедлил. — Я и вправду от ярости как зверь сделался. Все знают, что я силен, зато Даниэль проворнее, силу он может заменить ловкостью, и дрались мы на равных: то я ему врежу, то он мне.
Я не раз слыхал, что забава может обернуться очень серьезным делом, в нашей же драке вышло наоборот, постепенно схватка теряла жестокость, почему — объяснить не могу, может, вражде уже некуда было расти. Странно, мальчишками мы частенько дрались, кое-каким приемам Даниэль у меня еще тогда выучился; теперь мы лупили друг друга без всякой жалости, но мало-помалу красная пелена спала с моих глаз, ко мне вновь вернулась способность различать предметы. Подхожу к Даниэлю, собираюсь поддать ему напоследок, как можно аккуратнее, и тут этот паршивец с криком «гон!» пускает в ход подлую хитрость, сам его в свое время обучил, — подставляет мне ножку. Я лечу, падаю, кости трещат, словно на мелкие куски разламываются.
«Ты ничего себе не повредил?» — кричит Даниэль.
Да ну тебя.Встаю и почти с нежностью припечатываю его апперкотом. Эффект потрясающий — малый прямо рухнул наземь, нокаут! Наконец-то дело сделано. А очухавшись, па-
рень вдруг как захохочет, и я тоже не удержался, невольно заржал.
«Ну и видик у тебя! — Он, хихикая, показывает на осколок зеркала над яслями.—Как, и у меня тоже? Что ж, поглядим. Старик, кто же это на тебя пялится? И это моя морда? Сам себя не узнаю».
«Погоди», — говорю.
На стене висело замызганное полотенце, я сорвал его с крючка, окунул в ведро с водой, а потом — шлеп! — бросил ему в физиономию. Он вытерся.
«Макс,—говорит, — подписать тебе все-таки придется».
А я — говорил уже, объяснить толком не могу — отвечаю прямо как по прежней дружбе:
«Старое ты дерьмо!» — или что-то похожее.
Даниэль ухмыляется во всю заплывшую физиономию.
«I[ридется вступать!»
«Подожди, — отвечаю, — поосторожней на поворотах,—пли что то и атом духе, решил на всякий случай еще чуток поартачиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
«Временами по пьянке, — сказал Друскат, — а временами в ярости ты ведешь себя потскотски».
Штефан чуял: Друскат припер его к стенке, он попал в ловушку, и от этого страшно злился, чувствуя, что надо защищаться, нападать, всем его существом завладела одна мысль:.ударить, свалить противника.
В этот день на Макса обрушилось слишком много разных впечатлений, и теперь он уже был не в силах разобраться в них. Он торжествовал победу в полдень, посадив в калошу окаянных вербовщиков из кооператива; в карбовском трактире, выпивая вместе с родственниками в память покойного, он еще оставался героем дня. И все же скоро наступило похмелье, ведь он, конечно же, сознавал свою слабость. В силе были другие, и их было много,
а у него что за сообщники — сплошь болваны, он одинок, а в одиночку человек мало чего добьется! От этих мыслей Штефан совсем расстроился: он был склонен к излишней самоуверенности, умел себя пожалеть, и, что бы он ни наделал, ни натворил в памятную субботу весной шестидесятого года, у него нашлась сотня самооправданий.
Может, все пошло бы иначе, если бы Даниэль сообразил, что перед ним несчастный человек, но Друскат обозвал его скотом, на это ответ только один — драка.
«Нет, Макс!»— закричала Хильда.
Но Штефан повел себя как разъяренный бык, он совсем озверел и пошел на Даниэля. Хильда взвизгнула, словно, того и гляди, произойдет убийство.
«Ради бога!»
Макс еще раз застыл, посреди разбега.
«Прочь! — рыкнул он. — Все до единого! Чтоб духу вашего здесь не было!»
Даниэль не пошевелился. Он стоял на прежнем месте; зато старик Крюгер кивнул, крепко схватил дочь за плечи и силой потащил в дом. Цилиндр выскользнул у Хильды из рук, Макс пинком, точно мяч, отшвырнул его в сторону. Шляпа отлетела к порогу, где с закатом сгрудились заспанные куры, надеясь, должно быть, на кормёжку, и теперь птицы с возбужденным кудахтаньем кинулись врассыпную. Хильда в полуобморочном состоянии повисла на руке отца, бабкина траурная вуаль вилась вокруг растрепанных волос, старик Крюгер тащил разряженную дочь к дому, ее босые ноги топтали куриный помет.
11. Муха жужжала в полумраке комнаты, села Ште-фану на лицо, он лениво отмахнулся, встал, взял со стола вазу с увядающими розами и отнес ее на сервант. Он повернулся спиной к жене и Гомолле, теребя загрубелыми пальцами поблекшие цветы.
— Иной раз смотришь по телевизору фильм, уже виденный в юности. Тогда и настроение было другое, может, с девушкой в кино сидел, да мало ли что, во всяком случае, переживал и ходил под впечатлением, скажем, «Романса в миноре» или чего-нибудь в таком духе. И вот спустя много лет смотришь тот же фильм и не понимаешь, что тебя тогда взволновало, фильм кажется неуклюжим,
немножко смешным и жалким — с таким чувством и я вспоминаю некоторые эпизоды собственной жизни.
— Вернись к своей исповеди, — из глубины кресла сказал Гомолла.
— Хорошо.
Штефан снова уселся напротив жены, он глядел на нее, но вроде бы и не видел. Хильда — красивая, крепкая, в платье без рукавов — сидела и смотрела на него, как-то странно, искоса; ведь то, что сказал муж и как он это сказал, теребя жесткими ручищами лепестки роз, показалось ей столь необычным — прежде Макс никогда так не говорил, тем более о подобных вещах, и это напугало ее больше, чем его заявление в начале рассказа. Штефан продолжал:
— В тот вечер мы с Даниэлем зверски подрались, по всему было ясно, что речь идет о жизни и смерти, что одному из нас придется сдаваться.
Я прямо обезумел, все виделось мне как бы через багровую завесу, смутно: Даниэль — отскакивал то туда, то сюда; стены — они то валились на меня, то отступали назад я... — Макс помедлил. — Я и вправду от ярости как зверь сделался. Все знают, что я силен, зато Даниэль проворнее, силу он может заменить ловкостью, и дрались мы на равных: то я ему врежу, то он мне.
Я не раз слыхал, что забава может обернуться очень серьезным делом, в нашей же драке вышло наоборот, постепенно схватка теряла жестокость, почему — объяснить не могу, может, вражде уже некуда было расти. Странно, мальчишками мы частенько дрались, кое-каким приемам Даниэль у меня еще тогда выучился; теперь мы лупили друг друга без всякой жалости, но мало-помалу красная пелена спала с моих глаз, ко мне вновь вернулась способность различать предметы. Подхожу к Даниэлю, собираюсь поддать ему напоследок, как можно аккуратнее, и тут этот паршивец с криком «гон!» пускает в ход подлую хитрость, сам его в свое время обучил, — подставляет мне ножку. Я лечу, падаю, кости трещат, словно на мелкие куски разламываются.
«Ты ничего себе не повредил?» — кричит Даниэль.
Да ну тебя.Встаю и почти с нежностью припечатываю его апперкотом. Эффект потрясающий — малый прямо рухнул наземь, нокаут! Наконец-то дело сделано. А очухавшись, па-
рень вдруг как захохочет, и я тоже не удержался, невольно заржал.
«Ну и видик у тебя! — Он, хихикая, показывает на осколок зеркала над яслями.—Как, и у меня тоже? Что ж, поглядим. Старик, кто же это на тебя пялится? И это моя морда? Сам себя не узнаю».
«Погоди», — говорю.
На стене висело замызганное полотенце, я сорвал его с крючка, окунул в ведро с водой, а потом — шлеп! — бросил ему в физиономию. Он вытерся.
«Макс,—говорит, — подписать тебе все-таки придется».
А я — говорил уже, объяснить толком не могу — отвечаю прямо как по прежней дружбе:
«Старое ты дерьмо!» — или что-то похожее.
Даниэль ухмыляется во всю заплывшую физиономию.
«I[ридется вступать!»
«Подожди, — отвечаю, — поосторожней на поворотах,—пли что то и атом духе, решил на всякий случай еще чуток поартачиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117