Хетер встретилась взглядом с Полем и снова смутилась. Они отвели глаза друг от друга, Поль смотрел на капитана, Хетер изучала пиво в стакане.
— Я слышала, что вы играете в хоккей,— сказала она нерешительно.— Вы знаете Алана Фаркхара? Он играл за Мак-Гилл.
Поль с минуту подумал.
— Игроков так много.
— Алан рассказывал, что вы здорово играете.
— Еще бы! Я ведь играл по шестьдесят четыре матча в год и так четыре года подряд. А кроме того, мне за то и платили, чтобы я играл хорошо,— он сказал об этом просто, как будто больше это не имело значения.— Только теперь я с хоккеем покончил.
— Вам не нравится играть?
— Я решил, что хватит.
Хетер стала понемногу привыкать к Полю. У него был низкий голос, иногда звучавший грубовато. Она снова посмотрела на его крепкие мускулы и подумала, что он мог бы служить прекрасной натурой для карандашного рисунка.
— Пожалуй, неплохо бы еще пива,—- сказал Ярдли.— Греческий на сегодня отменяется.
Хетер вскочила.
— Дед! Прости, пожалуйста, я испортила тебе вечер, я ухожу.
— Сиди, сиди, внучка,— остановил ее Ярдли.— Сегодня мне заниматься неохота. Так что наоборот, ты меня как раз выручила.
Поль отошел к холодильнику и вернулся, держа в одной руке темно-зеленую бутылку пива, в другой стакан. Хетер смотрела, как он открыл бутылку и наполнил три стакана так, что пена как раз сравнялась с краями. Хетер вдруг ясно ощутила, что когда-то очень дружила с этим незнакомым человеком. Передав третий стакан Ярдлн, Поль взял свой и снова сел на стул у камина.
Разговор продолжался еще около часа, вели его в основном Ярдли и Хетер. Время от времени Поль поглядывал на девушку. Хетер не подозревала, что в ее присутствии внутреннее напряжение, давно владевшее Полем, вдруг начало ослабевать. И это тревожило его так же, как и те воспоминания, которые пробудились от встречи с ней. Казалось, Хетер неслышно говорит ему: «Доверься мне, я пойму, и больше ничего не надо, потому что ты мне нравишься». Он не сводил глаз со своих ботинок и сидел не двигаясь; это умение затихать он перенял у матери. Окружающие обманывались и думали, будто он совершенно спокоен, а в это время напряжение в нем росло.
Оно нарастало уже давно, всю его юность, и становилось все сильней. Оно будило его по утрам, если только накануне он не ложился спать в полном изнеможении после трудной игры. Напряжение это объяснялось не состоянием его нервов, а скорее особым складом души, все больше замыкавшейся в собственном одиночестве. О чем-то подобном пишут в своих воспоминаниях о войне бывшие солдаты — не о страхе перед близкой опасностью, а о том, как они старались крепче запереть в себе самое заветное, не дать ему вырваться наружу. Ведь есть выбор: можно выплеснуть все, что вынашиваешь, можно сделать вид, что за душой у тебя вовсе ничего нет, а можно хранить и оберегать дорогие для тебя мысли и страдать при этом. Если выбрать первый и второй путь — человеку конец. Выплеснешь все наружу и останешься пустой посудиной, прикинешься, что нет у тебя за душой ничего сокровенного, и все в душе засохнет и отомрет. Другие этого даже не заметят, но сам-то ты будешь знать, что тебе крышка.
Поль увидел, что стаканы опустели, тихо встал и наполнил их снова. Хетер и Ярдли продолжали разговаривать, однако Полю на этот раз не хотелось вступать в беседу. Вообще он любил поговорить, но выработал в себе умение молчать во время общего разговора, и при этом всем казалось, будто он в нем участвует.
Хетер сказала:
— Честное слово, если Хантли Макквин еще раз скажет мне, что спешить не следует, я не знаю, что с ним сделану. Когда ты был молодой, дед, старшие тоже вечно уговаривали тебя не спешить?
Поль подумал: «Значит, и тебе это не нравится? Может, ты даже понимаешь почему?»
Ярдли усмехнулся.
— Мне-то чаще говорили, чтобы я пошевеливался, Хетер продолжала:
— Когда-нибудь нарисую карикатуру на Хантли Макквина: как он сидит на крышке кипящего котла на горе Монт-Ройяль и уговаривает воду, пусть она подольше покипит, а то быстро остынет. Жалко, в Канаде нет таких художников, чтоб умели хорошо рисовать карикатуры на людей.
Поль вслушивался в ее слова: интересно, она действительно так думает? Сознает ли, что и другим это часто приходит в голову? Понятно ли ей, в чем беда нашего времени? В том, что все стараются приспособить факты к своему мнению, вместо того чтобы основывать свое мнение на фактах? Овцы называют себя идеалистами, волки — реалистами, Интересно, встречалась ли она с такими, как Мариус? А если познакомится с ним, поймет ли, что как только он начал винить других в собственных недостатках, на нем можно было ставить крест? Всех, кто думает не так, как он, Мариус считает предателями. Смысл его теорий примитивен, как у дикаря. Но чего можно ждать от человека, если его отовсюду гонят? Он и станет дикарем. Уже целые четыре года депрессия истерически призывает людей смириться, уйти в леса, стать дикарями и бить в тамтамы, В Германии случилось то, что случается с человеком, который выбросил все, что имел за душой. Вот и вышло, что мир, сам того не понимая, объединяется в гигантском заговоре; заставляют одних смириться ради других во имя какой-то отвлеченной идеи. Ты молод, а тебе твердят, что опасно торопиться жить. Ты бьешься, чтобы получить образование, а тебе говорят, что оно ни к чему. Постепенно тебе начинает казаться, что весь мир —«они», ты поддаешься нарастающему безумию, тебе хочется послать «их» к черту, выбросить все, что есть за душой, уйти в лес и бить в тамтамы вместе с такими, как ты сам.
Из-под длинных темных ресниц Поль наблюдал за Хетер. Он не менее подозрительно относился к словам, чем Мариус к людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162