Потом понял, что сумел обрести некоторую свободу. И, опираясь на эту свободу, научился разбираться в той болезненной настороженности, которая осталась в нем от прежней жизни. Когда Поль перестал ощущать в себе навязанное ему противоборство двух наций, в душе его наступил покой.
К лету тридцать седьмого года Поль накопил две тысячи долларов и уволился с корабля. До этого, еще зимой, он отправил свои документы в Канаду с просьбой предоставить ему место школьного учителя, но получил ответ, что конкурировать с другими учителями можно, только имея более солидный диплом. Тут Поль вспомнил, что отец мечтал когда-нибудь послать его в Сорбонну, а то даже в Оксфорд или в Кембридж.
Думая о старом доме в Сен-Марке, о библиотеке отца, словно пропастью отделенных от его теперешней жизни, Поль вдруг понял, что не может больше мириться с вонью, потом и безобразием, окружавшими его все эти годы. Ему захотелось передохнуть, потянуло в другие условия. Он говорил себе, что раз ему хочется, он имеет право поступить в Сорбонну или в Оксфорд, и прикинул, что, если решиться на это, накопленных денег ему хватит на год ученья. Монреальский диплом позволял поступить в любой из этих университетов. После долгих раздумий Поль остановился на Оксфорде, посчитав, что систематическое изучение английской литературы поможет ему стать писателем. И в октябре тридцать седьмого его приняли в Оксфорд.
Шестнадцать лет Поль не имел дома, не знал других товарищей, кроме бродяг, с которыми нанимался на уборку урожая, игроков в хоккей и матросов. Когда после этого он попал в Оксфорд, ему показалось, что он открыл дверь и очутился там, где есть все, что можно вообразить себе по книгам. Такой праздности он не помнил с детства, праздности, позволяющей учиться и думать, не терзаясь при этом, что одновременно надо зарабатывать на жизнь. Полю назначили руководителя, к которому он ходил в колледж Ориэл, и, поскольку был связан только с этим колледжем, стал считать его своим.
Полю нравилось смотреть из окна наставника на прямоугольный двор колледжа, на Мертонскую башню, поднимающуюся над длинной темной крышей. Всю зиму он ловил себя на том, что ждет минуты, когда в холле колледжа зажгут огни и в неярком свете, словно драгоценные камни, засверкают гербы в оконных витражах. Туманными вечерами он любил постоять возле сторожки привратника, наблюдая, как преподаватели и студенты старших курсов шествуют в своих мантиях через двор и поднимаются по ступенькам портика, а слух его постоянно старался различить звон колокола Сент-Мэри, который предвосхищает каждый час. Нигде, даже в Италии, Поль не слышал колокольного звона такой густоты, он плыл над черепичными крышами, над печными трубами, проникал в окна, и, как только умолкал, все колокола Оксфорда, каждый на свой лад, начинали вслед за ним отбивать время.
В тот год Поль корпел над темой по английской литературе, все больше привязывался к своему руководителю, полюбив его, как мало кого любил, разве что Ярдли; пил пиво в кабачках, читал книги, прочесть которые мечтал годами, отказывался играть в хоккей за университетскую команду и закладывал основу для романа, который, как ему казалось, шевелился у него в душе с тех пор, как он себя помнил.
Именно этот роман и привел Поля в Грецию. Жизнь здесь была дешевая, его оксфордский руководитель нашел ему место в Спарте, в музее, находящемся в ведении Британской Ассоциации, там Поль был занят только часть дня. И через десять месяцев на свет появились четыреста страниц рукописи — результат трудов в свободное от музея время. Теперь, возвращаясь домой, Поль заехал в Афины.
Он остался бы в Греции дольше, если бы представлял, как закончить книгу, но работа вдруг застопорилась, и его преследовало чувство неудачи. К тому же Поля мучила тоска по родине, а выход был только один — отложить книгу в сторону и найти судно, которое увезло бы его домой. Заглавие его книги вполне отражало ее содержание: «Молодой человек в 1933 году». Это был год утверждения Гитлера у власти, и молодой человек оказывался между двумя войнами — старой, уже ставшей историей, и новой, чье приближение было так несомненно, что делало настоящее подобным прошлому еще до того, как это настоящее было прожито. Замысел романа с самого начала держал Поля словно в железных тисках. Почему вдруг он стал расплываться, Поль не мог понять.
Он взял письмо Хетер и стал вчитываться в ее строчки:
«Вы ведь не знали моего деда Метьюна, не правда ли? Сегодня он скончался. Ему было восемьдесят два. Я не могу избавиться от мысли, что вместе с ним умерла и какая-то часть Монреаля. Когда я была маленькая, мне внушали, что весь город ходит перед дедом на задних лапках. Я, конечно, знаю, что город проживет и без него, но со смертью деда лишится старомодности и какой-то забавной чопорности. Я еду домой ночным поездом и вряд ли вернусь. Как Вы считаете, может быть, теперь, после того как однажды я решилась уехать, снова поселиться в Канаде будет не так уж плохо? Как по-Вашему, Поль? №ы с мамой будем совсем одни в нашем ковчеге на горе. Теперь я не смогу оставить ее. Бедная, как она всегда старалась почувствовать себя дома в этом огромном особняке! А сейчас он весь принадлежит ей, весь, со всеми скульптурными ухищрениями, оранжереей и прочим».
Поль оторвался от письма и снова взглянул на марку в углу конверта, соображая, сколько дней шло письмо. Сейчас Хетер, наверно, уже в Монреале. Интересно, изменил ли ее Нью-Йорк? Два года она училась в Колумбийском университете и стала магистром истории искусств. Около года преподавала в начальной школе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162