Но если бы он не был крут с матросами, они бы его сломили. Так уж повелось. Видать, такова жизнь человеческая. Не хочется этого признавать, но если уж на то пошло, обычный человек всегда с одинаковой легкостью может поступить и хорошо, и плохо. В ушах Ярдли снова зазвучал голос этого закоренелого негодяя, старого Ханса, как он, сукин сын, читал тогда заупокойную; «Бог дал, бог и взял, благословим имя Господне!» А может, всему виной было невежество, и его собственное, и других. Вот и вспомнишь в который раз слова Христа: «ибо не знают, что делают» 1. Видать, в эти слова Христос хотел много
1 Евангелие от Луки, 23:34.
вложить, иначе не приберег бы их напоследок. Занятно, что он, Ярдли, никогда об этом раньше не дуь&ам. Христос-то, выходит, перед самой смертью предостерег, что от людей хорошего ждать нечего. Ярдпм всегда считал, что если бы людям было предопределено знать, что они творят, их наделили бы для этого особым органом чувств.
Удивительно, до чего жизнь человеческая похожа на путь корабля, который плывет и плывет, а погода все меняется. Сентиментальная мысль, подумал он, но ведь так и есть. В детстве всему дивишься, в двадцать лет все решаешь силой, гордишься мускулами, в тридцать — главное честолюбие, в сорок приходит осмотрительность, бывает, наваливается немало грязной работы, а уж потом, если довелось дожить до старости, мягчеешь. Коли есть талант да смелость, размышлял Ярдли, то от жизни можно получить столько, всего и не перечислишь, главное, надо благодарно относиться к тому, что тебя окружает. Но без знаний, конечно, никуда, без них красоты не оценишь. Он научился видеть красоту уже на склоне лет и теперь не может вдосталь на нее насмотреться. А красоту надо уметь понимать. Взять хотя бы картины, краски или тонкое стекло.
В последние годы Ярдли разрешили пользоваться библиотекой Дальхаузи, он еще недавно захаживал туда. В библиотеке ему открылось многое, чем он не мог наслаждаться, когда был моложе. Не мог, потому что ничего не понимал. Еще прошлой зимой, за неделю до болезни, ему попалась книжка про шведское и богемское стекло, в ней было полно фотографий. И оказалось, дай только волю воображению, очертания одной какой-нибудь вазы могут доставить бесконечное удовольствие. Тот старый китаец, склонявший его покурить опиум, пробовал разбудить в нем интерес к акварельным рисункам и к чашам для риса. Но тогда Ярдли стыдно было обращать внимание на вещи хоть и красивые, но бесполезные, ведь его воспитывали в строгости. И еще вот что — Ярдли улыбнулся своим воспоминаниям,— он немного презирал все эти пустяки хотя бы потому, что был сильный и мог прибить китайца одной рукой. Ведь казалось, стоит распустить слюни над такими безделками, станешь слабаком, и в следующем рейсе, если попадется среди матросов какой-нибудь прохвост, не успеешь врезать ему правым хуком. Так что, посмотрев на китайские рисунки, он вернулся на корабль, напился вечером со вторым помощником, сошел на берег и затеял драку с какими-то матросами с бостонского судна, а на следующий день ушел в море с разбитой челюстью, и голова у него разламывалась с похмелья.
Но теперь ему все интересно, чудеса окружают его со всех сторон, он растворяется в них, и без всякой горечи, без сожаления, хочет только одного: любоваться ими чуть подольше. А почему бы, собственно, и нет? Ведь если быть осторожным, болезнь отпустит его. В библиотеке Дальхаузи все так добры к нему. Он познакомился с одним профессором из университета. Тот прямо влюблен в корабли, и Ярдли, видать, показался ему человеком интересным. Во всяком случае, этот профессор допустил его даже в лабораторию к приборам. Он и звезды смог рассматривать в телескоп, видел кольца Сатурна, горы и кратеры на Луне, а когда повернул телескоп на Орион, перед его глазами, как гигантская тень, метнулся космос. Но самое неожиданное открыл ему микроскоп. Ярдли очень горевал, что, лишь дожив до старости, увидел то, чему большинство учеников средней школы и не думает удивляться. Движимый скорее любопытством, чем жаждой познания, Ярдли мог часами вглядываться в бесконечно малые частицы жизни, которые сновали под стеклом в несметном, непостижимом количестве; выходит, жизнь везде, повсюду, в таких ничтожно малых проявлениях, что голова идет кругом, а уж потом постепенно начинаешь постигать, какая гармония царит в мироздании, и примиряешься с собственным неведением, и все окружающее, частью чего являешься ты сам, преображается. Думая обо всем этом, невозможно понять, почему люди, владеющие множеством знаний, обращают их во зло себе же или почему их волнует политика. Хотя... хотя... но Ярдли не мог допустить мысли, что просто люди так же беспомощны, как те частицы, которые они изучают. Нет, в это он отказывается верить.
Дрозд с червяком в клюве взлетел к своему гнезду рядом с окном. Ярдли подался вперед, ему хотелось посмотреть, как дрозд будет кормить птенцов, но гнездо было у края стены и толком рассмотреть не удавалось. Тогда капитан привстал с кресла, ухватившись за поднятую раму. И вдруг ноги подкосились от внезапной слабости, резкая боль пронзила мозг. Ярдли пошатнулся, упал в кресло и закрыл глаза. Мириады светящихся точек засверкали в сгущающейся темноте, было так больно, что он чуть не вскрикнул, но вдруг боль исчерпала силу и затихла. Ярдли почувствовал, как шевельнулись губы в попытке заговорить, ощутил языком, что на губах вдруг появилась влага, он хотел сказать кому-нибудь, что светящиеся точки — это живые организмы и как он благодарен, что смог увидеть их. Голова откинулась на подушки, дыхание остановилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162