Высшие слои духовенства слишком умны и образованны, чтобы желать столь неуместного оборота, но если мы не искореним наш традиционный страх перед англичанами, так и случится. Кое-кто из низшего духовенства, несомненно, мечтает о подобном превращении. От большинства из них другого и ждать нечего».
Мариус уронил лист на стол. Считать, что побуждения священников — слуг Господних ничем не отличаются от замыслов политиков может только еретик. Он уже некоторое время подозревал, что отец — вольнодумец. Об этом говорит приверженность Атанаса к англичанам. Об этом же свидетельствуют и кое-какие зигзаги в его семейной жизни. Мариус чувствовал, что держит в руках несомненные доказательства того, что отец вдобавок еще и лжец. Ему не хватает мужества признаться в своих убеждениях, он прикрывает свое безбожие лживыми фразами, изредка даже ходит в церковь и сохраняет там за собой постоянное место. Его политическая деятельность тоже изобличает в нем предателя своей нации. А эта книга подтверждает, что он предает и свою веру.
Охваченный внезапным нетерпением, Мариус принялся обеими руками выгребать содержимое из всех отделений в задней стенке бюро. Он с головой ушел в поиски, как вдруг ему послышался какой-то шум. Мариус вздрогнул, поднял голову, но все было тихо, и он начал с лихорадочной поспешностью запихивать бумаги и письма обратно. Быстро опустив крышку бюро, Мариус запер стол и спрятал ключ в тот же ящик, откуда вынул его, потом выпрямился, напряженный, с потными ладонями. Медленно подошел к двери, открыл ее и внимательно прислушался. Нигде ни звука. Он выругался сквозь зубы, снова прикрыл дверь и тихонько вернулся обратно. Тут он позволил себе перевести дыхание, засунул руки в карманы и застыл без движения.
Мариус был чрезвычайно раздражен оттого, что не нашел денег. Ему казалось, что отец специально одурачил его. Почти всегда деньги были спрятаны где-нибудь в столе. Он с детства привык видеть их здесь, когда приходил к отцу за карманными деньгами; иногда на столе лежало до ста долларов в разных купюрах. Отец положил на его имя в банк пятьсот долларов — наследство, оставшееся Мариусу от матери. Но пока ему не исполнится двадцать один год, он по закону не имеет права на эти деньги, а они нужны ему сейчас, нужны позарез, и он не видит причин, почему бы не одолжить их у отца в счет той суммы.
Мариус злился еще и потому, что знал, как отец обычно щедр. С точки зрения французов, даже расточителен. Атанас дал бы сыну, сколько бы тот ни попросил, но Мариус никогда ни о чем не просил отца, не мог себя заставить.
Дыхание его успокоилось, и он снова подошел к окну. Вдруг его словно ножом пронзило, и он вспомнил о своем открытии, и его охватило острое возбуждение, к которому странным образом примешивались и печаль, и радость. Его отец еретик! Он испытывал необычайное торжество. Отец никогда не принимал в расчет ничьих чувств, кроме своих собственных. Но теперь его выведут на чистую воду, весь мир увидит, кто из них двоих прав и кто страдает понапрасну.
Мариус снова повернул голову и прислушался, но снова убедился, что кругом все тихо. Кровь застучала у него в висках, он опустился на колени перед книжным шкафом возле отцовского стола. Его рука заскользила по гладким томам на нижней полке. Здесь стояли книги по искусству, отец привез их из Парижа много лет назад, а Мариус открыл их для себя, когда ему было тринадцать. Он не глядя нащупал нужный том и, взяв книгу, вернулся к окну. Пальцы его дрожали, когда он листал страницы.
На глянцевой бумаге сияли изображения голых женщин. Мариус перелистывал страницы, и перед глазами мелькали все новые обнаженные женщины с картин Тициана, Корреджио, Ботичелли, Рубенса и Энгра. При виде этих прекрасных тел Мариусом овладело смятение, но оторваться он не мог. Других голых женщин он никогда не видел. Поэтому со стра-< ниц книги на него смотрели не те, кого хотел изобразить художник, а вымышленные им, Мариусом, образы. Для него все они олицетворяли непонятное ему существо — женщину красивую и опасную, в которой таится корень греха. Руки его тряслись.
Вдруг, как бывало всегда, когда Мариус разглядывал эти книги, он испугался, что на страницах останутся следы от пальцев. Его охватил ужас при мысли, что отец догадается, как часто он их рассматривал. Он боялся не того, что отец рассердится. Дело было в другом — никто не должен иметь доступа к мыслям и душе Мариуса. Его скрытность походила на манию.
Он поставил книгу на место, уселся в кресло перед пустым камином и откинул голову на холодную кожаную обивку. Отец очень гордится своей библиотекой, Мариус и сам ею гордится, ведь это — достояние их семьи.
На лестнице послышались шаги. Мариус выпрямился, напрягся и прислушался. Он сидел лицом к двери и увидел мачеху до того, как она его заметила. Кэтлин Таллар замерла, глядя на него:
— Господи,— воскликнула она по-английски,— что ты тут делаешь?
Мариус развалился в кресле с нарочито равнодушным видом.
— Что случилось?— продолжала спрашивать мачеха.— У тебя неприятности? — Голос у нее был хрипловатый, вибрирующий, а манера говорить дружеская, участливая, открытая.
— А что, разве мне нельзя приехать домой, когда хочу? Обязательно должно что-то случиться? По-моему, я здесь у себя дома, верно? Я ведь здесь родился!
— Ну разумеется, ты у себя дома. Но ты же должен быть в Монреале. Каникулы-то у тебя только через месяц. Что скажет отец?
— А вам какое дело?
Кэтлин с минуту помолчала. Потом заметила:
— Я не сказала тебе ничего неприятного. Не понимаю, почему ты всегда разговариваешь со мной в таком тоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162