Все они были двухэтажные, фасады из серого камня, остальное — из желтого кирпича. У всех от тротуара ко второму этажу подымались одинаковые наружные лестницы, и их железные ступени затемняли окна жильцам первых этажей. У всех домов были убогие, выдававшиеся вперед балкончики, на которых в жаркие дни с трудом размещались здешние большие семьи. Когда Поль в половине седьмого подошел к улице, где жил Мариус, его оглушил гомон играющих ребятишек. Поль отсчитал наружные лестницы от начала квартала и нашел нужный дом, вспомнив, что в квартиру Мариуса ведет одиннадцатая лестница от угла. Когда он начал подниматься, с балкона в комнату шмыгнули две племянницы и три племянника. Весь вечер Поль чувствовал себя в доме брата совершенно чужим. Он целую вечность не видел племянников и боялся называть их по именам, чтобы не ошибиться. Его восхищало, как управлялась с детьми Эмили. Все были аккуратно и чисто одеты, хотя вещи старших переходили младшим. Ужин протекал вполне благополучно, и даже когда Эмили спросила Поля о матери, Мариус удержался от колкостей. Потом Эмили ушла в задние комнаты укладывать младших, средний мальчик убежал играть на улицу, а старший отправился к приятелю. Мариус пригласил Поля в гостиную. Комната была заставлена мебелью, приобретенной много лет назад на распродаже, на полке вдоль стены грудами лежали юридические книги, тут же стоял стол, где Мариус умудрялся работать по вечерам. Подоконник был завален газетами, журналами, религиозными трактатами, политическими памфлетами, заметками для выступлений. По всему чувствовалось, что с юридической практикой у Мариуса не ладится. Для него это был еще один повод побрюзжать, но понять истинную причину своих неудач он, по-видимому, не мог. Мариус не сомневался, что лучше всех знает французскую Канаду, но не отдавал себе отчета, что основной чертой франко-канадцев, по крайней мере до последнего времени, был здравый смысл. Нигде так быстро, как в Квебеке, не распознавали плохих юристов.
Ни о чем, кроме политики, Мариус говорить не ж"е-лал. Его злость несколько поутихла, но в голосе появились сварливые нотки. Жесты по-прежнему были заученно-драматические. Он утверждал, что он не фашист, что он остался тем, кем был всегда — непримиримым националистом, и со времен войны не изменил ни одному из своих убеждений. Он поносил всех политиков в Квебеке — все они предают народ, все либо тряпки, либо подкуплены. Снова и снова Мариус повторял одно и то же. Экономика? Да при чем тут экономика? Чистая раса, чистый язык, большие семьи, никаких связей с англичанами, никакого вмешательства иностранцев, усиление власти церкви во всех областях— вот условия, соблюдая которые Квебек сохранится до своего тысячелетия. Пусть ученые расщепляют атом, пусть за неделю можно облететь земной шар, для Мариуса по-прежнему все сводится к единству нации, религии и политики. В разное время он принадлежал к четырем разным политическим партиям, но, перессорившись со всеми соратниками, теперь пытался создать собственную.
Три часа Поль слушал разглагольствования брата, и о чем бы Мариус ни говорил — резко, задушевно или язвительно,— чувствовалось, что он привык выступать перед публикой. Эмили тихо сидела в уголке и штопала носки. Поля обуревала жалость к брату и ко всему, что он отстаивал. С каждой фразой Мариус все туже затягивал на себе смирительную рубашку. Разве не то же самое Поль наблюдал и в Европе? Может быть, но Мариус-то в Европе не был! О чем он мечтает? Управлять наукой с помощью национализма! Неужели и здесь, в Канаде, за это берутся? Кажется, Ма-риусу нужно скрутить всех окружающих в бараний рог, только тогда он почувствует себя свободным.
Поль попытался было возразить брату, напомнив ему, что он выражает интересы всего лишь трех процентов населения, не более. Оскорбленный Мариус закричал:
— Разве ты имеешь право судить? Ты давным-давно лишился своей национальности!
После этого Поль замолчал. Разочарование, которое он испытывал, говоря с братом, было для Поля привычным, но теперь он мог смотреть на все отстранение, теперь он мог пожалеть Мариуса. За двадцать лет борьбы Мариус превратился в неврастеника, в черных волосах мелькала седина. Денег он зарабатывал слишком мало. Ему необходимо было говорить и говорить целые дни напролет, чтобы сохранять надежду. А Эмили все же осталась с ним, она поддерживала его уверенность в себе, и в ее отношении к мужу удивительно сочетались трезвость и молчаливая нежность. Мариус пренебрегал женой не потому, что у него были другие женщины, а потому, что органически не мог думать ни о ком, кроме себя. Эмили этого не замечала и выглядела счастливой.
— Надеюсь, вы по-прежнему добрый католик,— сказала она Полю в дверях.— Вера помогает отвлекаться от мелочей.
Вечерний ветер развеял духоту, и когда Поль возвращался домой, дышать было легче, легче становилось и у него на душе. Он чувствовал необычайное обновление и освобождение. Сегодняшняя встреча была больше чем свидание с братом; в Мариусе он увидел воплощение многих собственных неудач. Увидел объективно, со стороны. Поль не пошел домой, а долго бродил по городу и после полуночи заглянул к Мур-рею выпить кофе и съесть бутерброд. Он пил и слушал, о чем говорят вокруг рабочие ночной смены. Они держались непринужденно — радиотехники, телефонисты, рабочие сцены, несколько железнодорожников; англичане и французы свободно и дружелюбно болтали друг с другом. Никого из них такое соседство не настораживало. Их объединяла работа, из-за которой они бодрствовали ночью, когда весь город спал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162