Голос Кэтлин прозвучал в ответ лениво и добродушно:
—- Что ж, мне-то повезло, что вы здесь! Атанас ведь теперь обо мне совсем не думает. Наверно, все люди так. Просто кому как повезет, кого куда прибьет волной,— она тихонько засмеялась,— но и у меня были счастливые денечки.
Мариус сделал шаг к выходу и уже взялся за ручку двери, как голос Ярдли вдруг опять пригвоздил его к месту:
— А что слышно о фабрике, которую Макквин хочет здесь построить? У вашего мужа есть к этому интерес?
— Да, он об этом все время толкует.
Молчание, которое наступило после этих слов, вывело Мариуса из себя. Как это похоже на Кэтлин — не заинтересоваться самым важным из всего, что сказал Ярдли! Что еще за фабрика? Где?
— Здесь у нас любят разводить разговоры, только дальше болтовни дело вряд ли пойдет,— проговорила Кэтлин.
— Ну, про мистера Таллара этого не скажешь. Вон как он сразу за дело берется, чуть только речь заходит о мобилизации. На это надо большую смелость!
Мариус представил себе, как Кэтлин пожимает плечами. Гибкое медленное движение, будто она хочет высвободиться из-под тяжкой ноши.
— Может, он и разбирается в войне. А я нет,— сказала она,— одно мне ясно — из-за этой войны я его совсем не вижу и маюсь тут, не зная, куда себя девать. Сегодня здесь был Мариус. Он меня не терпит, мне и всегда-то было трудно с ним, а теперь ему надо идти в армию, и он винит в этом отца, ну и выходит, что я во всем виновата, так он рассуждает.
Мариусу внезапно почудилось, что большие часы в холле вдруг застучали очень громко. >!х почти не было видно в темноте, блестел лишь уголок циферблата, на который падал луч света.
— Я поверю в фабрику, только когда увижу ее,— сказала Кэтлин.—Но мне бы хотелось, чтобы ее построили. Хоть какие-то новые люди появятся. Одному приходу не справиться.
— Знаете, Кэтлин,— голос Ярдли звучал сдержанно,— правду сказать, мне жалко, что в здешних местах начнут строить. И все же я сходил, посмотрел на этот водопад хорошенько. Его надо использовать. Хочешь не хочешь, а фабрику здесь наверняка построят.
Мариус весь напрягся. Он замер и слушал. В душе его нарастала новая волна ярости. Превратить такой чудесный старинный приход, как Сен-Марк, в промышленный город! Он уже представлял себе, как это будет. Черный дым из труб застилает поля, деревня застроена наспех сколоченными жалкими лачугами, ее наводнят жалкие людишки, привезенные сюда работать. А в стороне выстроились в ряд свежевыкрашенные коттеджи, в которых, словно избранники божьи, живут англичане-управляющие. Да это же новое нашествие! Сначала англичане захватили управление страной, теперь начнут использовать нас как дешевую рабочую силу на своих заводах!
Вдруг ноздри Мариуса дрогнули, он машинально втянул в себя аромат жареной свинины — это Жюль-енна в кухне вынула жаркое из духовки. Только тут он почувствовал, что страшно голоден. И не может остаться поесть в собственном доме! Он бесшумно открыл парадную дверь, закрыл ее за собой и вышел в вечерний сад. Солнце село, тучи уплыли, и небо очистилось. На западе оно оставалось чуть желтоватым, а над замерзшей рекой гасли последние отблески света. Звезды казались близкими, яркими, и в воздухе пахло весной. Ее можно ждать со дня на день.
Мариус забыл, что ему нужно успеть на монреальский поезд. Насупив темные брови, он зашагал по дороге. Надо поговорить с отцом Бобьеном. Священник сумеет воспротивиться строительству этой фабрики. Он найдет что сказать, не допустит, чтобы такое случилось.
А в библиотеке Кэтлин, подняв бокал, рассматривала на свет густую золотистую влагу.
— Я уверена, Мариус ведет себя так со мной не только потому, что я мачеха,— проговорила она.— У него какая-то старая обида на отца. Хотела бы я знать какая. Больно смотреть, как он мучается.
6
Мариус Таллар был в упоении. Он словно заново родился. Чуть покачиваясь на широко расставленных ногах, скрестив на груди руки, он стоял в большом зале перед огромным скопищем людей. Время от времени он вскидывал правую руку вверх и чертил что-то длинными пальцами в воздухе. На бледном лице изредка сверкали в желчной усмешке белые зубы. Он черпал силу от толпы и сам заражал ее силой.
Мариус не отдавал себе отчета, как это у него получается, не сознавал даже, что говорит. За десять лет в его душе накопилось столько обид и разочарований, что теперь ему казалось, он мог бы выплескивать их без конца. Толпа слушателей тянулась к нему и в награду за слова дарила ему неизъяснимое наслаждание. Они любили друг друга — Мариус и это множество незнакомых людей.
Иногда толпа как бы расчленялась перед ним на группы, и он обращался к каждой по очереди. В пятом ряду сидела Эмили, и ее широкое наивное лицо то и дело всплывало у него перед глазами, выделяясь из толпы. Эмили смотрела на Мариуса, как юные девушки на первом причастии смотрят на священника. Мариус снова и снова обращался к ней, избегая глядеть на сидящих позади нее студентов. В конце зала стояли четверо полицейских, сложив руки на белых патронташах, 'которые крест-накрест перепоясывали им грудь. Громадного роста, в широких черных плащах, в больших меховых шапках, они чем-то напоминали наполеоновских гвардейцев.
Мариус отвел взгляд от Эмили и поверх голов сидящих обратил свои слова к полицейским. Он сродни им, они — ему. Они узнали друг друга, и это страшно важно.
За спиной Мариуса сидел грузный председатель собрания и насмешливо, с интересом смотрел на обращенный к нему профиль юноши. У председателя, носившего фамилию Маршан, было изрядное брюшко, блестящая лысина и серая, как свинец, кожа, а губы и глаза узкие, как у всех политиков-профессионалов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162