Бланшар тут же кинулся их поднимать. Атанас тоже нагнулся, лица у обоих сразу побагровели, руки встретились, они посмотрели друг на друга и остановились.
— Не стоит беспокоиться, Жозеф,— холодно проговорил Атанас.
Бланшар выпрямился, сделал шаг назад, снова расставил ноги и, уперев глаза в пол, опять принялся мять шапку. Атанас поднял с пола бухгалтерскую книгу в черном переплете и полистал ее. Найдя нужную страницу, он хмуро принялся ее изучать. Потом взял карандаш, набросал столбик цифр, закрыл книгу и ядовито, с насмешливой высокопарностью обратился к Бланшару:
— Итак, я должен вам почти половину суммы за вашу двадцатилетнюю деятельность. Если принять в расчет сложные проценты и вычесть сумму, которую вы этой весной уплатили мне за поле, мой долг составляет семь тысяч шестьсот сорок два доллара. Я не ошибаюсь?
Бланшар потряс головой.
?— Не сорок два, а тридцать девять, господин Таллар.
— Вы самый бережливый человек у нас в приходе. Что ж, теперь вы почти богач. Полагаю, у вас есть план, как распорядиться этим состоянием?
Бланшар кивнул.
— Прекрасно! Я вам выпишу чек. Я держал ваши деньги на отдельном счете в банке.
Атанас достал из ящика чековую книжку, вырвал чек и быстрым, размашистым почерком заполнил графы, вписал фамилию и сумму. Потом сложил чек в длину, провел пальцем по сгибу и вручил чек Бланшару, который с опаской взял его обеими руками, осмотрел и, зажав в кулаке, сунул в карман брюк.
— Не волнуйтесь!— отрезал Атанас.— Если потеряете, я дам вам новый. Положите эти деньги в банк в Сент-Жюстине. А не верите мне, справьтесь у священника.
Но тут же ему стало стыдно за себя и до боли грустно: он увидел, что управляющий плачет. Бланшар стоял прямо, но грудь его вздымалась от сдавленных рыданий, а по загорелым щекам и подбородку ползли слезы. Атанас встал.
— Ну-ну, держитесь, старина!
Но когда он сжал руку Бланшара и почувствовал ответное пожатие, его подбадривающие слова показались ему глупыми. Он отступил назад и в каком-то ошеломлении увидел, что спина Бланшара уже исчезает за дверью библиотеки. Атанас упал в кресло и минут пять сидел в полном изнеможении. А потом, не глядя, снял с ближайшей полки первую попавшуюся книгу. Пальцы его сами переворачивали страницы, пока почти бессознательно взгляд не задержался на одной из них. Атанас снял очки, вытер глаза, протер носовым платком стекла и снова надел очки.
Книга, которую он листал, оказалась сборником греческих лирических стихов, старым и потрепанным. В свое время ее приобрел дед Атанаса, по ней занимался его отец, а сам Атанас читал ее, когда учился в классическом колледже. Он почти забыл греческий, но иезуиты заставляли так зубрить тексты, что многое помнилось до сих пор. Книга открылась на отрывке из Симонида, и Атанас попытался расшифровать его.
Он читал, продираясь через непонятные слова, смысл которых от него ускользал, но постепенно забытое оживало в памяти. Он вспомнил, что когда-то часто перечитывал эти строки и находил их исполненными значения. Об этом говорила и сделанная его рукой пометка на полях. Атанас с удивлением отметил, что в студенческие годы почерк у него был гораздо мельче. И вдруг вспомнил весь отрывок, вспомнил, как светилось от удовольствия худое лицо ректора, когда, стоя за кафедрой, он переводил ученикам эти строки. «Ты человек, и потому не старайся определить, что такое счастье, а видя счастливого, не гадай, сколько ему отпущено времени, ибо время быстротечно, оно как стрекоза, как смена событий» *.
1 «Плач» древнегреческого поэта Симонида Кеоеского (556—469 до н. э.), пересказ фрагмента 16.
Атанас откинулся, книга захлопнулась на его пальцах, он закрыл глаза и довольно долго сидел неподвижно.
Потом встал и, подойдя к двери, позвал:
Кэтлин!
Наверху прозвучали ее шаги, затем он услышал, как жена медленно спускается по лестнице, и снова сел в кресло. Кэтлин вошла неторопливо, как всегда, и Атанас с удивлением подумал, не жалость ли проступает в ее взгляде. До сих пор никому еще не приходилось его жалеть. Неужели дело дошло до того, что он вызывает жалость? Глядя на Кэтлин, он острее, чем когда-либо, ощущал, сколько неизрасходованных жизненных сил таится в ее теле, и ему было мучительно стыдно.
— Садись, милая!— сказал он тихо.— Я хочу поговорить с тобой.
Кэтлин выдвинула ящик стола, вынула сигареты, но не села, пока не закурила. Атанас ждал, барабаня пальцами по подлокотнику.
— Ну вот,— сказал он,— похоже, мы уезжаем отсюда навсегда. Ты должна быть счастлива.
Кэтлин пожала плечами. Подождав с минуту, Атанас проговорил:
— Право, я теперь никогда не смогу понять, что ты чувствуешь.
— Ты же ни о чем не спрашиваешь. Делаешь все по-своему, ни с кем не считаешься. Какая для тебя разница, что при этом чувствую я? Или Поль, или кто-нибудь еще?
— Я должен тебе кое-что объяснить,— но что говорить дальше, Атанас не знал. Он хотел сказать Кэтлин, что уезжает из Сен-Марка только потому, что ей здесь не нравится, но понимал, что она не поверит. Хотел сказать, что раз он не может больше быть ей полноценным мужем, он желал бы сделать для нее одно — обеспечить деньгами, чтобы она могла жить так, как ей всегда хотелось. Но Атанас и сам понимал, что эти рассуждения лишь частично объясняют, отчего он переворачивает всю их жизнь вверх дном, и, значит, прозвучат лицемерно. Кэтлин просто-напросто взглянет на его лицо, как на ширму, и не станет разговаривать дальше.
— Каждый человек...— начал он, старательно подыскивая слова,— каждый человек должен жить в соответствии со своими принципами. Каждый должен иметь в жизни цель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162