Поль пешком отправился назад, поднимаясь на сменяющие друг друга холмы, а пустой желудок все больше и больше давал о себе знать. По мере приближения к центру города поток машин становился гуще, на каждом углу мальчишки-газетчики продавали «Стар», журналы из Штатов, в толпе звучала то английская, то французская речь, афиши и рекламы повторяли броские объявления, заимствованные у американцев, превозносившие «сласти для лакомок», сигареты «Плейере», пиво «Черная лошадь», «хлеб — гордость хозяйки». Красные, белые и желтые вывески кричали на двух языках: «Вдоег соса-со1а * — это вас освежит!», «,,1.а В1еге с1е Уотге Огапс1-рёге" 2, любимое лекарство вашего дядюшки!», транспаранты на улицах призывали Поля держаться правой стороны (дагёег уотге е!го1те), не парковаться (пе зтатюппег раз 1а), перед одним кинотеатром висела афиша, на ней Лу Таллеген обнимал Теду
1 Пейте кока-колу (фр.).
2 «Пиво вашего дедушки» (фр.).
Бару, лицо которой было закрыто распущенными волосами. На афише перед другим — Мейбл Норман усмехалась в мрачное, костлявое лицо огромного американца в большущей шляпе.
Когда Поль пришел домой, мать еще не вернулась, ее постель так и стояла незастеленной. Он прошел в кухню, поставил на плиту кастрюльку и вывернул в нее банку фасоли. Потом отрезал ломоть хлеба, намазал маслом и налил стакан молока. Запивать фасоль молоком оказалось очень вкусно.
Ближе к вечеру вернулась Кэтлин. Поль читал на диване, постель была убрана, посуда вымыта. Кэтлин обняла сына, приговаривая, какой он у нее замечательный, все делает сам. Он ощущал теплоту ее рук, от нее исходил знакомьей с детства особый запах, будто кожа ее источала свежесть. У Кэтлин была удивительная улыбка, от которой ее лицо всегда казалось Полю прекрасным. И все же сердце его опять сжалось от одиночества. Теперь, когда отец умер, мать переменилась, стала другой — вроде все как раньше, но что-то в ней не то. И сейчас Поль понимал, что, при всей своей искренности, улыбается мать как-то машинально, так же, как привычно и неосознанно покачивает бедрами при ходьбе, и за улыбкой этой скрывается душевный мир, ему недоступный.
На улице жарко пригревало солнце, и через окно в комнату доносился приглушенный шум Монреаля.
ЧАСТЬ з
1934
31
Хантли Макквин давал званый обед. Впервые за много месяцев в большом доме, который он купил двенадцать лет назад на склоне горы, как раз напротив дома Метьюнов, собрались гости. Только что приехала из Англии Дафна с мужем, и обед был устроен в их честь. После ее свадьбы со знатным Ноэлем Флетчером прошло два года, и вот она впервые приехала домой. Вообще же молодые жили в Лондоне.
Гости сидели в столовой за столом красного дерева с массивными ножками. Столовая не переставала радовать Макквина с тех самых пор, как он сделался ее владельцем. Во всем городе не найти другой комнаты, так строго выдержанной в стиле, который Макквин считал достойным. По его убеждению, солидная и добротная обстановка столовой полностью отражала характер своего хозяина. Стены на уровне человеческого роста были обшиты панелями красного дерева; над панелями до высокого потолка их покрывали плотные бронзовые обои. Эркер в конце комнаты был затянут темно-красными, как припорошенный пылью портвейн, портьерами. С потолка свисала гигантская люстра из хрусталя и металла — если бы ей когда-нибудь случилось упасть, стол разлетелся бы в щепки. На одной стене висела гравюра размером четыре фута на три — встреча Вальтера Скотта с Робертом Бернсом в Эдинбургском литературном обществе. На другой стене — портрет матери Макквина, тот самый, что когда-то висел у него в конторе. Сейчас в хрустальной вазе под портретом стояли пионы.
Когда обед закончился, гости один за другим перешли в гостиную. Это тоже была очень высокая комната, устланная восточными коврами, кругом стояли столы орехового дерева, стулья, обитые розовой парчой, гостиную украшали две бронзовые статуэтки на мраморных подставках, несколько фигурок дрезденского фарфора и трое бронзовых часов с позолотой. На стенах, оклеенных такими же, как в столовой, плотными обоями под цвет бронзы, висели копии с картин Констебла 1 в массивных золотых рамах. Тяжелые красные занавеси закрывали все окна, хотя эта сторона дома выходила не куда-нибудь, а в собственный сад Макквина. Но он терпеть не мог, чтобы окна в освещенной комнате оставались незанавешенными.
Первой в гостиную вошла Дженит Метьюн, одетая в строгое черное вечернее платье. Следом шла Дафна в белом с золотой каймой туалете, плотно облегавшем бедра и грудь. Светло-зеленый наряд Хетер подчеркивал ее цветущую юность. Спустя некоторое время к дамам присоединились мужчины: Ноэль Флетчер на голову выше остальных, генерал, чопорно и надменно выступавший на негнущихся ногах — только руки, засунутые за проймы жилета, несколько скрадывали эту чопорность; рядом с генералом, положив ему руку на плечо, с добродушной улыбкой шествовал Макквин.
За улыбкой Макквина пряталось неудовольствие, которое во время обеда чуть было не вылилось в раздражение. В последние двадцать лет он все больше завоевывал признание монреальского общества, и это не только умиротворяло его — он слился воедино со своим окружением, со средой, которая, он был в этом уверен, во многом превосходила избранное общество других стран. В этой среде люди не привыкли, чтобы им причиняли беспокойство.
Однако в течение всего обеда Ноэль Флетчер выводил Макквина из себя. Дело было даже не в том, что он говорил, а скорее в том, чего он не договаривал. С таким высокомерием Макквину сталкиваться не приходилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162