—Молодого человека надо наставить на путь истины, это наш прямой долг и обязанность, наша главная забота, и мы не преминем это сделать. Поэтому прежде всего мы освободим его от должности и оставляем за собой право на дальнейшие дисциплинарные меры. Мы все подсчитаем, каждую рыбину, и не станем действовать поспешно.
Дядю Ганса бросало то в жар, то в холод, он едва сдерживался, когда говорили Хинц или Феликс. Голова у него шла кругом, трещала, ее ломило, в бешенстве топоча ногами, он в несколько шагов был у двери и выскочил на улицу.
— Черт,— ругнулся он, когда Феликс его нагнал, и отряхнулся, как от дождя, хотя солнце теперь светило вовсю и лишь с крыши прогнившего лодочного сарая стекала вода.— Где же мы живем, черт побери?
8
Вернувшись домой, дядя Ганс обнял внука и сказал:
— Мати, мы чуть не утонули в грязи, ну и поездочка! Он рассказал про дорогу вдоль озера за деревней,
как вилял мотоцикл по трясине и про грозу на Долгом озере, затопившую луга и срывавшую с лодочных сараев и навесов доски и толь.
— И тут была такая же сильная гроза?
Малыш, играя с соседскими детьми, мало что заметил, а что прошло, то прошло. Теперь сияло солнце, и появилась надежда, что Феликс запустит нового змея. Какое дело Матиасу до того, как сейчас в поле? А окрестные луга он не знал и лодочные сараи и причалы кооператива никогда не видал. Хорошо уж и то, что малыш больше не думает о погибшей рыбе, об опасностях и тяготах, которые несет с собой каждый день, что он и понятия не имеет о бедствиях и разрушениях, не говоря уже о смерти, грозящей всем, и о страшнейшей из всех катастроф — войне.
Но если жизнь началась в бедности и нужде у Лаго-Маджоре, если в первой мировой войне без вести пропал отец, если пистолет, направленный у моста на Эльбе в живого Гитлера, упал в воду, а половина твоей семьи была погребена под развалинами города,— и даже после Хиросимы, Вьетнама и всех неисчислимых убитых — все же от гибели нескольких тысяч рыб у тебя перехватывает дыхание. А тут в довершение всего Феликс, когда они ехали на мотоцикле, еще раз повторил ту свою страшную фразу: «Так или иначе все прахом пойдет, будет война».
Одежда и сапоги уже почти просохли, когда дядя Ганс разделся, однако грязь оставила следы. Раздражение дяди не уле1 лось, беспокойство за Феликса даже возросло. Тем более что он видел, как тот у забора моет мотоцикл, и еле сдерживался, чтобы не наорать на него, пусть возьмет себя в руки, скажет или предпримет, наконец, что-нибудь путное. Но сверкание лака и хромированного металла, жена и дети Феликса, прибежавшие ему на подмогу, Матиас, которому Феликс помог перелезть через забор, вся эта их веселая кутерьма и шум не дали ему раскрыть рта. Потому что, кто после такой грозы способен вывести свою сверкающую чистотой машину на солнце и по очереди катать детей по грязи и лужам, а потом снова взяться за тряпку, тот никак не может верить, что всему конец.
Или это была только видимость, желание занять себя, болтовня и суета, чтобы провести время, в котором все полно неизвестности. Еще посев нынешнего года не лег в землю, для погибшей рыбы нет замены, перекладывание
вины с одного на другого ничего не дает, и ни гневны выкрики, ни ожесточенное молчание ответственности снимут.
Неужели в тихом Зандберге повседневная жизнь пошла вкривь и вкось? Недвижно стояли деревья, кое-где капало с ветвей, раскачивался оставшийся с прошлой осени сухой листок, щебетала птица, которую вспугнул или вдохновил этот полуденный час, оставивший столько нерешенного. Ни дуновения ветерка, чтобы запустить змея. Об этом и толковал сейчас Феликс детям. Жена звала его обедать. Издалека доносилось гудение мотора, звук то приближался, то уходил, потом приближался вновь, может быть, трактор, вспахивающий поле, или уже те неуклюжие громадины, что на пригорке приступили к севу. Да, вдруг наверху показались машины, лак, хромировка, железо и сталь поблескивали на солнце, стая птиц пролетала над домом, и уже нельзя было разобрать ни слова из того, что говорилось рядом.
У дяди Ганса в этот миг возникло сумасбродное желание вместе с Феликсом, его женой и детьми подняться на холм и говорить совсем о другом: о Дрездене, Лаго-Маджоре, Хиросиме и безлистных лесах Вьетнама, которые в последнее время все виделись ему во сне. «Что значит мир, что значит война? — недавно сказал на далеком континенте некто, достаточно осведомленный об обугленных лесах и людях.— Есть для людей вещи поважнее мира» 1. Муха зажужжала, тычась в оконное стекло, по радио диктор сообщил сводку погоды: температура в полдень — тринадцать градусов, атмосферное давление повышается. Восход и заход солнца...
9
Дядя Ганс взял Матиаса с собой в деревню, сделал все нужные покупки, поговорил с одним, с другим: Феликса честили на чем свет стоит. С давних времен в этих местах рыболовство было в почете. Почти в каждой семье кто-нибудь да работал в кооперативе, некоторые из поколения в поколение рыбачили, другие трудились в подсобных предприятиях по плетению тростниковых изделий, на норковых и утиных фермах, в лодочных и се-
вны и не
1 Слова из выступления бывшего госсекретаря США А. Хейга.
тевых мастерских. Гибель рыбы затронула всех: даже приложив огромные старания, невозможно было возместить ущерб — в том числе и финансовый — для каждого в отдельности.
То, что Феликс слышал на собрании, было еще безобидным по сравнению с пересудами за его спиной. «Рыбий убийца! Каргюглот! Миллионы ухнул». Никто не желал с ним больше работать, лодки отплывали, едва он приближался к мосткам. Бригада, в которую его включил Хинц, оставила в конторе записку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91