Речь шла как-никак о приборах для проб на содержание кислорода и рН *, без которых измерение качества воды вообще невозможно. Получалось, что в ту самую неделю, когда положение сделалось критическим, никто не мог точно проконтролировать садки на Голубом озере.
— Я сразу же забил тревогу,— повторил Эрлер.— Есть свидетели, Шметау и секретарша находились тогда в конторе у Хинца. Но в ответ председатель только пожал плечами. «Что ж, по-твоему, мне искать твои инструменты? — ответил он.— Не в карманах же я их ношу, дел у меня без того достаточно».
Ученика-рыболова Шметау вскоре после того призвали в Народную армию, а секретарша утверждала, что
1 Показатель концентрации ионов водорода.
иичет не помнит. Письменного заявления или хотя бы записи в журнале не было сделано. Эрлер продолжал поиски в других сараях, но безрезультатно.
— «Сунь палец в воду, где засвербит, оттуда и дует ветер»,— посмеивались старые рыбаки.
Они никогда не держали в руках приборов, только следили за ветром и погодой, ругались, когда он к ним приставал с расспросами, и добавляли:
— «Вкус и нюх нельзя терять, нельзя думать да га-тать, иначе рыбки не поймать».
Никто после гибели рыбы не упоминал об исчезнувших приборах, настолько это казалось неважным. Сам но себе факт, что никакого контроля не проводилось, решил судьбу Феликса. Наехавшие толпами доктора и профессора привезли с собой собственную измерительную аппаратуру, приборы и микроскопы и досконально исследовали воду, растительность и каждую живую тварь. Эрлер тогда стоял на берегу и вместе с другими рыбаками наблюдал с неодобрением за всей этой возней.
— Чего они сейчас-то добиваются своими штуковинами?— ворчали старики.— И что все это вообще значит?
Эрлер молчал и когда одно заседание сменялось другим и на собраниях обсуждался все тот же вопрос; он никак не мог взять в толк, почему никто не упоминает о приборах и его напрасных поисках.
— Однажды я спросил об этом Хинца и получил взбучку,— пояснил Эрлер, для которого все по-прежнему оставалось загадкой.— Я, мол, должен держаться фактов, а факт тот, что разговор идет о Фидлере, а не об измерениях. Каждый мог ведь и невооруженным глазом увидеть, до чего все запущено на Голубом озере.
Так что все это время вопрос об этом странном происшествии и осведомленности председателя даже не возникал. До сих пор Эрлер никому также не сообщил, что измерительные приборы вдруг отыскались в сарае на Голубом озере. Ему представлялось, будто кто-то над ним подшутил, и сперва он просто не верил своим глазам.
— Знай я, что кто-то их украл,— сказал он,— я бы этого молодчика разорвал на части, эту сволочь.
Феликс принял известие с удивлением, но без особого волнения.
— В сарае, да? — заметил он и отложил лишь наполовину выкуренную сигарету.— Все было на месте, ключ от сарая я передал Хинцу, когда был у него тогда, по поводу освобождения от работы.
— И вы так спокойно к этому относитесь? — возмутился дядя Ганс.— Это всплывает наружу так, между прочим, и лишь с глазу на глаз? Дело надо предать огласке, кричать о нем во весь голос на весь свет. Нет, это уже слишком!
24
Что бы ни случилось и ни вышло на свет божий, всякий раз в этой связи упоминалось имя Хинца. Он назначил Феликса на ответственную должность, разрешил и способствовал устройству садков на Голубом озере. Он знал о растущей смертности рыбы в прошлую зиму, об освобождении от работы Феликса и о том, что его замещает Эрлер, знал также и об исчезнувших измерительных приборах. Однако после катастрофы говорил лишь об ответственности Феликса и никогда — о своей собственной или кого-либо другого. Для него существовал лишь один виновник, так проходили расследования и собрания, так гласил и приговор. Позднее все, кто соприкасался с этим делом, в том числе и самые высокие инстанции, которым надлежало занять определенную позицию, опять же обращались к нему. Полагались на его данные вкупе с выводами, считавшиеся «авторитетными» и «официальными», от чего они становились все авторитетнее и официальнее. Кто же с ним станет спорить?
В отвратительном настроении дядя Ганс отправился в контору, чтобы еще раз обо всем переговорить с Хин-цем. Ему не удалось убедить Матиаса поехать вместе с ним. Мальчик не хотел оставить «попрыгушку» и ящерку, к тому же, как раз когда дядя Ганс прилаживал к велосипеду детское седло, показался Феликс. С досадой нажимал дядя Ганс на педали, в бешенстве прождал целый час в конторе председателя, пока его не впустили.
— Безобразие! — выругался он, очутившись наконец в кабинете Хинца, не имевшего, по-видимому, «ни времени, ни желания возвращаться к старой истории, с которой давно покончено».
Хинц едва поднял глаза о г бумаг и с полнейшим равнодушием принял упреки в «бюрократической спеси» и применении «пыток ожиданием в приемной».
Секретарша Хинца принесла кофе и спросила:
— Может, посетитель тоже что-нибудь желает? Дядя Ганс осведомился, как это понимать, конечно,
у него есть желания, Хинц хихикнул, а хорошенькая секретарша покраснела. А при этом предлагалось на выбор всего лишь пиво или тминная водка. Ничего удивительного, таковы были здешние запасы. Дядя Ганс без колебаний выпил рюмку и немедля приступил к делу, меж тем как Хинц продолжал болтать, ему требовалось во что бы то ни стало сперва уладить какие-то вопросы, кофе у него остыл, и он снова вызвал к себе секретаршу. Дядя Ганс, игнорируя недвусмысленные взгляды на часы и замечания о срочных делах, с удивительной выдержкой взял стул и уселся напротив письменного стола.
— Выдержка,— сказал он и, глубоко вобрав в себя воздух, скрестил руки на груди,— это когда человек к тебе приходит и всю эту канитель терпит, не треснув кулаком по столу, дорогой товарищ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91