С англичанами он был на дружеской ноге, потому что снабжал их всем необходимым. То, что в округе не осталось ни единого дерева, дело его рук. В иной день он срубал до двадцати сосен и распиливал их на дрова. Он даже поставлял им столбы, балки, тонны дров. Сила в нем так и бурлила, он сделал заготовки, которые еще долго давали мне средства к существованию.
В этом коричневом костюме твой отец и ушел, костюм был еще довольно новым, когда он надел его впервые. Месяца через три я получила его по почте назад с потертыми локтями и коленями. В посылке не было ни письма, ни адреса, по которому я могла бы писать. Только на почтовом штемпеле читалось название города: Марсель. Сейчас я знаю, что там был огромный сборный пункт солдат Иностранного легиона. Большинство продавали свою гражданскую одежду перед отправкой в дальний путь. Некоторые отсылали вещи домой.
Долгие годы я ждала, что он даст о себе знать. Может, только надежда и помогла мне все выдержать. Чтобы он всегда мог меня найти, чтобы не затерялось письмо, я осталась здесь, в этой лачуге, среди людей, которые меня презирали. А когда устала от ожидания, у меня уже не хватило сил куда-то уехать. Я осталась в силу привычки, привязанности, которую с годами начинаешь испытывать даже к беднейшему родному уголку. Теперь я уже не уеду отсюда, теперь я не хочу видеть того мужчину, о котором часто думала. Я не хочу, чтобы все началось сначала, вопросы, сомнения и эти ужасные подозрения.
На том берегу должен лежать его мотоцикл — или остатки от него. Я не верю, что он лежит там. Не должно этого быть, ведь он переправился через реку совсем в другом месте, как он часто повторял, с другими солдатами на надувной лодке. Там он облил мотоцикл бензином и поджег. Может быть, в один прекрасный день отыщется кто-то из тех солдат, которые смогут это подтвердить. Мне действительно хотелось бы убедиться в этом, из-за тебя. Ты должен знать, что твой отец не убийца. Других желаний у меня уже нет. Раньше в своих мечтах я парила так высоко, теперь мой душевный покой зависит только от этого!
Я написала твоему отцу: до тех пор, пока он не найдет хоть одного свидетеля, пусть не приезжает. Он так долго блуждал по свету — неужели он не встретил ни одного из тех солдат? Почему он в первую очередь не отыскал их? Когда он бросил меня, я думала, он ушел искать.
Неожиданно она остановилась. Котелок на плите раскалился докрасна, вся вода выкипела. Хотя женщина и видела это, она еще некоторое время сидела неподвижно рядом с сыном, пока не принялась за привычные хлопоты по хозяйству.
— Завтра мы отпразднуем твою конфирмацию,— сказала она, отвернувшись от сына, чтобы скрыть волнение.— Я написала твоему отцу, правильный путь в жизни ты найдешь и без него. Кому так долго не хватало отца, тот и впредь не пожалеет о его отсутствии.
Она пригласила всех прежних друзей, знакомых мужа, человек пятнадцать-шестнадцать. Она поднялась спозаранку, варила, пекла, накрывала стол, со счастливой улыбкой заворачивала кулечки и сверточки из блестящей бумаги: конфеты, бисквиты, сигареты; поставила
несколько бутылок вина. Ни в чем не должно быть недостатка! С гордостью она вспомнила о том, что на крестинах ее дочери тоже было всего вдоволь.
Она разбудила мальчика и разложила белую рубашку, галстук, костюм.
— Уже время,— напомнила она. Когда он оделся, она озабоченно оглядела его со всех сторон и сказала:
— Я должна была бы купить тебе новый костюм. Но все угощение стоило недешево, понимаешь? Я рассчитываю по крайней мере на десять гостей.
Он понимает. Он тоже мечтал о том, что с трудом накопленные деньги пойдут на праздник. Конфирмацию празднуют все, праздник — самое главное. И все-таки после рассказа матери ему не по себе в коричневом костюме. Что толку уговаривать себя, что все это было давно, что материал вычищен и перелицован? Воротник натирает шею и душит, перед зеркалом ему хочется поскорее закрыть глаза.
Церковь в Ферхфельде небольшая, ничем не украшения. По стенам висят доски с именами погибших в двух последних войнах. Имени Йоханнеса Доббертина не видно. Гудит орган, конфирманты преклоняют колени. Священник молитвенно воздевает руки, а мальчик из одинокого домика на реке воспринимает только отдельные слова из проповеди, созвучные его мыслям: «...гордый взгляд, возводить напраслину, рука, пролившая невинную кровь...»
По дороге домой у матери смущенный вид. Большинство приглашенных отказались пойти, приглашение приняли только четверо. Они в молчании идут рядом: маленький батрак, который много лет назад привел ее к искалеченному Йоханнесу, и сестры-близнецы Грета и Лена Поппе, все еще незамужние. Идет и лучший друг Йоханнеса. «Красный», как называют его в деревне, потому что он сидел в концлагере, а после войны часто бывал на том берегу Эльбы.
— Ты так и живешь здесь?—удивляются сестры, трясут головами с толстыми щеками и бесцветными кудряшками и хихикают. У них едва хватает терпения дождаться, когда все усядутся за стол.
Маленький батрак спрашивает:
— Можно? — открывает штопор в своем складном ноже и берет бутылку. В мгновение ока она опустошена. Девушки Поппе восхищаются тем, что он может столько
выпить. Они вздыхают по нему давно и безнадежно. Они ревниво следят друг за другом, спорят и ругаются из-за пустяков. Друг умершего паромщика отводит конфирманта в сторону и спрашивает:
— Кем ты хочешь быть?
Мальчик смущен, запинается, он нигде не может найти себе места ученика. Мужчина с горечью кивает и указывает на реку:
— Хоть здесь и нет парома, это еще не край земли, можешь мне верить!
У мальчика на лбу выступает пот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51