Вольфганг нагнулся подобрать перо из индейского убора и спросил:
— Это ты потерял?
На нем был маскарадный костюм: трапперские штаны с бахромой, только вместо деревянного ружья на плече висел противогаз, к которому его мать, когда началась бомбежка, привернула фильтрующую коробку. Взрывы слышались еще и теперь, следовали один за другим, то далеко, то совсем рядом.
— Бомбы замедленного действия,— сказал господин Пич и отступил подальше от двери вместе со своей женой, которая, дрожа всем телом, цеплялась за его локоть.
— Этому конца не будет,— стонала она,— во всяком случае, ничего хорошего нас не ждет. Но противогаз я ни за что не надену — все равно задохнусь в нем.
Лишь моя мать оставалась спокойной. В руке она держала стеариновую свечу и теперь зажгла ее, так как электричества больше не было.
— Погасите свет! — завопил кто-то из соседнего дома.— Затемнение! Бомбу на башку захотели?!
Никто на это не обратил внимания. Отблески пожара, охватившего город, скользили по испуганным лицам.
— Пошли!—скомандовала нам мать. Брат только сейчас проснулся от громового взрыва, схватил перо и попытался засунуть его в вихры, размазывая по лбу пепел.
— Да брось ты! — прикрикнул я, потому что выглядел он ужасно нелепо.— Дай сюда перо, тебе спать пора!
В нашей комнате над диваном висела картина, на которой мужчины и женщины в туниках перетаскивали с помощью примитивных блоков камни и колонны для храма, сооружаемого на опушке рощи из пальм и кипарисов. Гравюра была старинная, оправленная в золоченую рамку, но никто в доме не знал, кто, собственно, ее автор. Отец наткнулся на нее на чердаке, когда расчищал его от хлама, заодно освободил и находку от толстого слоя пыли. Под стеклом пыль и пятна на гравюре остались, поэтому ни фамилию художника, ни название прочитать было невозможно до тех пор, пока тринадцатого февраля одновременно не лопнули стекла на картине и в балконной двери.
— Смотри-ка! — изумилась мать, уложив брата на диван.— Теперь все можно разглядеть.
При свете свечи я с удивлением увидал, как тяжко трудились люди на гравюре: ломали камень, обрабатывали блоки и колонны, перетаскивали их с помощью катков и рычагов, сотни тружеников тянули за канат, чтоб возвести одну-единственную арку, работали в поте лица, а под пыльным стеклом все это казалось чуть ли не идиллией.
Внизу было написано: «Расцвет Эллады. Рисовано Шинкелем». А что я вообще знаю об этом? —подумалось мне. И как же мал наш дом, ведь потому-то мы и дрожим за него, только бы он выстоял. В эту минуту второй раз за ночь завыли сирены.
— Возьми свечку и Ахима! — крикнула мать, хватая два чемодана и две сумки, больше ей было не унести.— Затемнением пусть занимается противовоздушная оборона, а лучше сразу накрыть город саваном. Ну а нам с вами забиться бы сейчас куда-нибудь подальше в лес!
В школе старый учитель Кнёрншильд однажды показывал нам яркие картинки, на которых херуск Герман со своими кимврами и тевтонами, копьями и боевыми топорами, лошадьми в тяжелых латах и с рогатыми шлемами, панцирями, щитами и мечами одержал в Тевтобургском лесу победу над римлянами. Раньше, пояснял он, римляне победили греков, а еще раньше греки — троянцев и египтян, а египтяне — персов. Поэтому-де битва в Тевтобургском лесу в девятом году нашей эры есть дата, которую нам надлежит запомнить, ибо все в истории ведет начало от этой германской победы, и нынешняя: поха тоже. Учитель Аурих откладывал в сторону учебники и зачитывал нам вермахтовские сводки, речи фюрера и специальные сообщения, которые заставлял нас учить наизусть вместо стихов. Он лупил тростью по рукам каждого, кто, вытягиваясь в нацистском приветствии, держал руку ниже уровня глаз. А однажды, когда мы отвинтили снаружи дверную ручку, чтобы хоть часок отдохнуть о г его рева, он вышиб дверь своими форменными сапогами. Только фройляйн Буссе, на уроках которой мы горланили «Песню об Англии», если она слишком уж приставала к нам с грамматикой и лексикой,— только фройляйн Буссе
1 Шинкель, Карл Фридрих (1781—1841)—немецкий архитектор и художник-классицист.
оставалась спокойна и, терпеливо сидя за кафедрой, повторяла:
— Раньше я много путешествовала. И повсюду люди, такие и сякие, предметы и события, и все с другими именами, названиями — короче, кругом слова, которые следует знать, чтобы судить о них. Поверьте мне, иностранные языки учить очень даже стоит.
Летом, еще до налетов, я ездил с тетей Мией на пароходе по Эльбе в Ратен, мимо замка Пильниц, мимо небольших фабричек Хайденау, мимо Пирны, мимо высоких скал Бастиона. Затем вагончик подвесной дороги перенес нас через пропасти к Лихтенхайнскому водопаду, там мы осмотрели Хлев — большую пещеру в скале, где во время Тридцатилетней войны крестьяне прятали скот.
— Страшная была война, и сюда добралась,— сказала тетя Ми а.
Она была замужем за дядей Эрнстом, сыном бабушкиной сестры, он дослужился до фельдфебеля и получил Железный крест. На обратном пути в Ратен тетка то и дело пичкала меня сладостями, которые он присылал ей из Греции.
— В Греции тяжелые бои, а я уже целую вечность не получала писем,— с тревогой говорила она.— И от дяди Фрица из Югославии тоже нет вестей. Там ведь за каждым деревом скрывается враг.
На берегу Эльбы мы увидели афиши со скачущими лошадьми, и я громко прочел, что во второй половине дня на открытой сцене в скалах будет представлено «Сокровище Серебряного озера» Карла Мая.
— Если ты непременно хочешь посмотреть, можем задержаться до следующего рейса,— сказала тетя, она выполняла любое мое желание, да и вообще с удовольствием оставила бы меня у себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47