). Дышать легко, исчезли ночные страхи — как у ребенка.
Шорох в камышах. Судьба идет! (Нет, про это рассказывал Мампе Горемыка.) Судьба—это женщина, и тело у нее из тумана (как можно так жить?). А волосы у нее как пушица (про это рассказывала ей Эмма Дюрр). Сердце у женщины из янтаря и свободно болтается на груди — на серебряной цепочке (непонятно, как же так?). Мертке пожимает руку Оле (ей давно уже хотелось пожать его руку). Судьба на цыпочках подходит ближе. «Мертке, ты?» Мертке вскрикивает и, соскочив с лесенки, убегает.
Оле стоит на лугу под липами и смотрит на домик Нитнагелей, ждет, когда погаснет свет в окошке у Мертке. Из-за соснового бора выплывает новый день. Сова возвращается па свою колокольню.
Занимается новый день осенней страды. Оле идет за мотоциклом. Он бросил его ночью в придорожной канаве. Мотоцикл исчез. Масляное пятно на траве осталось как последний привет.
Молодняк нынче сыт. Без забот, без тревог. Коровы набили свой сычуг наливным овсом. Пастух в это время занимался другими делами. Теперь они отдыхают, и пастух тоже пристроился в холодке. Сидит и смотрит на подернутое дымкой поле. Боже, оборони его от солнечного удара!..
Что такое человек по сравнению с комбайном? Пьяный долгоносик рядом с доверху полной кормушкой. Комбайн может умять за день такую гору, что словами не скажешь! Сколько самогонки можно бы сделать из такой кучи зерна! Бочку, здоровенную бочку, величиной с дом...
Мампе разливает водку по бутылкам, полный воз бутылок, прозрачные, аппетитные бутылки, а в них—белый огонь. И вдруг чья-то тень закрывает эту ослепительную перспективу.
— Эй ты, пьянь несчастная, где мой мотоцикл?
Мампе не может так, сразу, вернуться в мир трезвый и требовательный.
— Мотоцикл? Какой мотоцикл, голубчик ты мой?
Что за чудеса! Стало быть, это председательская машина, а Мампе то думал, что она принадлежит одному пижону в черной кожаной куртке. Кряхтя, он поднимается с земли и ведет разгневанного Оле в кусты. Там лежит мотоцикл—руль согнут, зеркальце разбито, номер помят, бензобак покорежен. Оле заходится от гнева.
— Ты мне возместишь убытки!
Мампе стоит, вытаращив глаза, пока председатель и его машина не скрываются за поворотом дороги. Опять судьба начинает ему пакостить. Он-то надеялся сорвать вознаграждение за находку, а тут изволь платить. Хоть вешайся! Покинув отдыхающее стадо, Мампе идет в деревню: слышите, люди, как судьба на меня ополчилась? Мампе разукрашивает свое приключение не хуже, чем телегу на троицу:
— На жнивье посреди ночи вдруг откуда ни возьмись мотоцикл. Подле самого возка для кур. Ай да птичница, думаю я. Неужто мы живем при феодальном целибате? А молодчика я изловлю, будьте покойны! Уж я его выставлю на бутылочку.
Свинарка Хульда Трампель плотоядно облизывает губы. Хульда Трампель лезет в аптечку. Сверкает бутылка. Мампе ослеплен.
— Кто это был?
Хульда отнюдь не из закадычных друзей Мампе, но бутылка остается бутылкой...
Он отпивает глоток-другой. Вроде бы стало легче. И шепчет что-то на ухо Хульде. Та похотливо изгибается.
— Ах он, старый козел!—Только ее и видели на бегу с подоло юбки. Хульда по дешевке купила тайну.
Слух ползет по деревне, заползает в распахнутые уши мужчин и женщин, делает небольшую передышку и, расцвеченный грязным воображением, ползет дальше: Оле Бинкоп и новая птичница. Ночью! В поле! Ночью! Этой ночью! Как же она не закричала? Как же она не плюнула? Ай-яй-яй! Согрешить прямо в поле! И ночью, этой ночью! Ну и боров! Ну и скотина! Она же кричала!
Двери настежь, окна настежь! Ползет гадюка, заползает, выползает снова. Хорошо бы скотина откармливалась с такой скоростью: два часа — и хоть на бойню.
Тео Тимпе иронически поводит носом. Он ведь еще когда говорил: «Бык — этот ваш Оле, дубиной его надо промеж рогов!»
А слух ползет дальше. Чем грязнее ухо, чем тупей голова, тем охотнее он туда заползает. Жена Серно, тощая, как шорная дратва, состроив постную мину, закатывает глаза к небу:
— Коммунисты бесчестят младенцев!
Фриду Симеон этот слух застает за составлением очередной сводки по лущевке. Ах, вот как, Оле и птичница! Симеон подпирает голову рукой. Приступ мимолетной, красивой печали. Голова у Фриды блещет новизной. Она «обновила» волосы перекисью. «Блондинки выглядят моложе»,— сообщает по этому поводу районный календарь друзей природы.
И насколько моложе! Судя по всему, Фрида опять соблазнительна для мужчин, как в молодости.
Человек может строить планы. Это возносит его над обезьяной. Но если планы ошибочны, он отнюдь не превращается в обезьяну. И вот Фрида планирует: Оле — птичница. Теперь ей уже не усидеть в кабинете. Ибо сказано: «Встаньте из-за письменных столов!» Но Фрида и на ходу строит планы; Вуншгетрей изничтожил Оле, пригнул его к земле. А она не помни г зла. И, несмотря ни на что, протянет руку помощи к моему прежнему противнику. Ты только взгляни на мою I олову —вот до чего молодят светлые волосы.
Симеон выходит в поле. На ней сандалики, легкое платьице и а во рта сигарета. Женщины из «Цветущего поля» навивают П.1 воз солому. Эмма Дюрр протягивает Фриде вилы. Фрида внимательно глядит на вилы, потом на Эмму.
— Шуточки шутим, а? — Да будет всем известно, что Фрида явилась на поле не для собственного удовольствия. Государственный аппарат в ее лице занят вопросами. И Фрида переходит к мужчинам.
Вильм Хольтен обращается в бегство. Герман Вейхельт трижды сплевывает, словно при виде нечистой силы. Он готов даже пасть на колени, как это делали библейские волхвы. И только Франц Буммель кричит с воза:
— Ах ты, Фрида, Фридочка, ты моя блондинка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121