На первое время хватит. И запомни: тебе эта девочка не принадлежит...
Странное ощущение переживал сидевший в сторонке Довлет. Одолевали мальчика многие не изведанные ранее им чувства. Что же заставляло его решительно, хотя и безрезультатно вмешиваться в судьбу старшей из сестер? То, что он испытывал к ней жалость? «Нет, не только это»,— честно отвечал себе мальчик. То, что Дильбер была похожа немного лицом, а особенно зеленоватыми глазами на его мать, что и мать его когда-то была такой же невольницей? «Не только это»,— говорил себе Довлет. Было что-то еще, в чем он и самому себе не смел признаться. Но все это теперь не имело значения, прекрасная пленница навсегда досталась другому...
Уныло мальчик поплелся за своим дедом и другими ала-манщиками, которые отправились в крайнюю юрту ряда больших мясников, делить между собой остальную добычу. И опять его никто не остановил у входа в юрту, опять он, войдя внутрь, уселся у самого входа за служившей вместо двери кошмой. Что-то заставляло Довлета быть в этом поганом месте и своими глазами увидеть все до конца...
— Предводитель,— войдя, сообщил рыжебородый аламан-щик.— Явилась жена Велназара-ахуна. Что ей ответить?
— Э-э-то к-стати,— отозвался заикающийся аламанщик.— П-по-сле к-каж-дого нам-аза он б-бууу-дет пр-росить у аллаха в-взять нас п-од свое п-п-пок-ровитель-ство...
— Ну коли Велназар-ахун прислал свою жену,— решил Аташир-эфе, — то надо выделить ему один пай.
Бандиты стали вытаскивать на середину огромные чувалы, туго набитые награбленным добром, развязывали их и вываливали все в общую кучу. Тут были рулоны и отрезы разной материи, всякая одежда, медная и серебряная посуда, драгоценности, медные, серебряные и золотые монеты, отчеканенные в разных странах...
Двое наиболее опытных в таких делах бандитов принялись раскладывать добро на отдельные кучки, стараясь, чтобы в каждой из них оказалось добро, равное по цене другим кучкам. По окончании дележа из загона для скота принесли кучку верблюжьего помета, на каждом кусочке помета сделали метки и все их сложили в шапку одного из аламанщиков. Потом привели со двора игравших поблизости троих маленьких мальчиков и заставили их по очереди вытаскивать из шапки помет с отметинами. В те же бандиты складывали выпавшие им по жребию кучи добра...
Затем тем же способом разделили аламанщики между собой захваченный ими скот и пленников.
Аламанщик с рябым лицом, рыжебородый и заикающийся разбойник о чем-то в стороне переговорили между собой.
— Эй, люди,— обратился ко всем аламанщикам после этого рыжебородый.— Есть у нас намерение отправиться теперь в Хиву на базар. Если кто хочет продать теперь за полцены своих рабов или другие вещи, то мы купим.
Многие из разбойников приняли их предложение, и тут же затеялись торги.
Помимо скота и всякого добра, Аташиру-эфе выпали на его два пая две женщины. Одна из них оказалась матерью доставшейся одному из бандитов молоденькой девушки, и Аташир-эфе тут же уступил ее тому бандиту за верблюдицу. Другой женщиной оказалась недавняя защитница Дильбер. Услышав слова рыжебородого о базаре в Хиве, на котором торговали невольниками, пышноволосая женщина подошла к деду Довлета и сказала:
— Хочешь — владей мною, хочешь — убей, а в Хиву я не поеду, предводитель.
— Гочмурат,— приказал Аташир-эфе своему старшему внуку, грузившему на верблюдицу чувалы с доставшимся им награбленным добром.— Посади туда нашу ханум, пускай она, пока мы будем двигаться домой, мешки придерживает...
Глава десятая СНОВА ТОПОТ КОПЫТ...
Поднятая стадами верблюдов, лошадей, ослов и отарами овец пыль затянула небо серовато-белесой пеленой. Звонкие детские голоса перемешивались с басовитыми голосами взрослых, гонящих животных на водопой к мелководному арыку, текущему за селением к его посевным полям. Многолюдно на берегу арыка: одни пригнали напоить скот, другие, словно заранее условившись вечером тут встретиться, подходили с кувшинами и тыквами за водой, третьи, в основном юноши и парни, явились сюда, чтобы поглазеть на девушек и молодых женщин, покрасоваться перед ними, гарцуя на лошадях, а у кого из парней лошадей не было, тот и на ослике старался восседать теперь с таким видом, будто под ним огненный конь из конюшен самого падишаха...
Поднимавшиеся над селением дымы очагов смешивались с висящей в безветренном воздухе пылью, словно спеша побыстрее загасить догорающий день.
Не заставили себя ждать густые сумерки, тем более что с юго-запада внезапно нагрянули плотные черные тучи и повисли над селением.
Вечерняя заря, борясь с напирающей тьмой, все слабела, уменьшаясь, густела, все больше становилась похожей на запекшуюся кровь...
То заметное оживление, какое рождается в селении вечерами, постепенно затихало. Вот и люди, любившие вечерами поболтать у соседей вокруг жизнерадостно горевших очагов, стали расходиться по домам. Прерывались горячие споры, затихал громкий смех, словно у записных шутников иссякало к ночи их остроумие, один за другим в селении гасли тусклые огоньки...
Лишь смолкли в селении человеческие голоса, как зазвучали голоса животных. Ржание бесившихся с жиру застоявшихся лошадей прерывалось криками петухов во всех углах селения. То ли оттого, что наступила полночь, то ли оттого просто, что ему жилось вольготно, где-то заорал первый ишак. Он еще не успел дойти до середины своего монолога, как присоединился к нему голос его сородича, который вздумал заявить о себе миру в другом конце селения. Тут же в их диалог вмешались два новых ишака. И вскоре уже все ишаки-самцы селения рождали в ночи свою ораторию, пробуждая недавно уснувших жителей селения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133