Шибека стоял возле нашей изгороди и смотрел на коров. Он и не заметил, как на улицу вновь вышел сын. Тот увидел отца, который за коровами перешел в другое место, свернул с улицы на тропинку и заспешил к нему.
Это шел уже не тот, не прежний генерал,— теперь он был одет словно на парад. Отутюженные, с широкими красными лампасами брюки, висевшие, вероятно, со времени приезда в шкафу, китель с золотистыми погонами и большими блестящими, выпуклыми звездами на них, белоснежная сорочка с галстуком. Он шел пока с непокрытой головой — аккуратно причесанные волосы непослушным крылом спадали на лоб, а форменная фуражка была в руках.
Не доходя несколько метров до отца, генерал быстро поднял рукой вверх крыло волос, прижал его фуражкой, взял под козырек и строевым шагом прошел мимо «пастуха». Шибека заметил сына, когда тот уже поравнялся с ним.
— Ну ладно, ладно, Павлик, не выдуривайся,— улыбнулся отец.— Оделся как человек, так и иди себе потихоньку.
Сын миновал отца, перешел на обычный шаг, обернулся и, веселый, праздничный, с доброй усмешкой, помахал старику рукой: «До встречи, татуля».
Возле кустов довольно, во весь рот — даже издали я, кажется, видел темную щербину — смеялся Тимоха: наверное, он сразу понял, почему вернулся генерал, и потому не спешил лезть в кусты. Теперь он медленно — сначала топор за пояс, потом косу на плечо — взял все свои причиндалы и скрылся в ольшанике.
Тимоха и сам соглашался с Шибекой и осуждал иногда Павлика: «И правда, еще не хватало, чтоб генерал отцову свитку надел. А то пришел бы ко мне, я одолжил бы ему те бахилы, в которых Толик сено стоговать помогал мне. Подвязал бы какими-нибудь тряпками — вот бы в Гру-кове смотрели!»
Павлик вышел на груковскую дорогу. Обернулся и, вероятно убедившись, что отец уже не видит его, снял китель, сложил его и взял на руку, снял фуражку, галстук и все это сунул в сумку, расстегнул воротник сорочки и налегке
еще веселее зашагал к бору. Судя по тому, как он все это делал, можно было предположить, что в бору Павлик снимет и ботинки, которые, видимо, жали ноги, привыкшие за лето ходить босиком по земле.
А Шибека, подойдя вслед за коровами совсем близко к огороду, говорил нам:
— Оделся троху, так и в магазин как человек сходит. А то бегает тут в чем попало, как оборванец какой. Грудь вся наружу, рубаха расхристана. Это ведь чтоб надел свой китель, так его же не заставить. «Ты ж, Павлик, генерал,— говорю ему,— а ходишь, как пастух». А он только рукой махнет. Младший, так тот, правда, слушается...
Младший, Геник, был пока лейтенант, да к тому же еще младший. Но и его, заодно со старшим братом, все называли генералом: братьев не отделяли друг от друга — «вон Шибе-ковы генералы пошли». Отцу это нравилось. Он не возражал — генералы, так пускай себе будут и генералы.
Воевал Шибека с сыновьями лишь из-за одного — из-за одежды. Младший, правда, скоро уступил отцовской настойчивости, и хоть не часто, но все же надевал свою форму, а вот со старшим, с настоящим генералом, отцу воевать было нелегко.
— Брось ты, татуля,— отмахивался сын.— Я вижу, ты меня с моими лампасами и в хлев послал бы навоз выбрасывать...
— Навоз не навоз,— обижается отец,— а на люди надо все-таки одеваться как следует. А то, знаешь, Павлик, не поймут нас. Скажут: «Гляньте, вон до чего дожил Шибе-ков генерал — одеться и то уже не во что ему».
А Шибека, бывало, где-нибудь среди мужчин хвалился сыном. Да и Павлу он, словно сам пытаясь разобраться в этом, говорил:
— А мне так вот как-то даже смешно бывает. Вот ты, Павлик, генерал. Перед тобой все военные навытяжку стоят, руку к шапке прикладывают. Полковники и те дрожат: «Здравия желаю, товарищ генерал!» А я скажу тебе: «Павлик, беги, корову заверни!» — и ты бежишь. «Павлик, иди воды принеси!» — и ты несешь. Босиком, расхристанный... Будто и не генерал вовсе, а так себе, какой-нибудь наш житьковский хлопец. Даже «куда пошла» на корову кричишь, как Тимоха...
Павлика Шибека любил. Генералами Шибекова семья ордилась. Немного стыдилась она и переживала только за амого младшего — за Игоря. «Ага, и не говори ты, не по-
везло мне с младшим сыном»,— признавался даже сам Шибека.
Игорь окончил училище механизации и с тех пор нигде не задерживался на одном месте более полугода — везде ему не нравилось, везде казалось: работа не по нем. К тому же Игорь пристрастился к вину и выпивал, случалось, довольно часто. Особенно ругала его за это сестра Дина, которая была на год или на два старше Игоря и работала в Ленинграде в экскурсионном бюро. «Ты же алкоголик, ты же без водки уже не можешь. Ты же спился!» — кричала она на Бас-тялу (так прозвали Игоря в Житькове), а тот сидел и только молча улыбался.
— Оно, Юра, я и сам не пойму, чего они хотят от этого Игоря,— рассуждал Кагадей.— Он же хлопец как хлопец. Ну и что, что выпьет какую-то каплю. Не дерется же, не бросается ни на кого, а тихонько идет тогда спать.
И действительно, Бастяла, когда выпьет, в чем стоит — в ботинках, в пиджаке, в галстуке — забирается на чердак, в сено, а, Шибекова тогда просит наших ребят: «Поднимитесь-ка, дети, наверх, послушайте, дышит ли хоть он там».
Заступиться за брата пробует иногда генерал, но заступается он не слишком настойчиво, не так, как Кагадей: Павлик понимает, что пожурить хлопца все же следует.
Да и мне самому что-то нравилось в Бастяле, хотя об этом я не говорил никому. Он был не такой, как все мы. В нем было нечто такое, чего не было ни у меня, ни у Андрея, ни у Кагадея. Он взял что-то и от Геника, и от генерала, и даже от самого Шибеки, но совсем не был похож на свою сестру, экскурсовода:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55