Они бросили его на койку возле Эйндиукса и вышли.
Остальные посмотрели на Низу, словно желая спросить, что им теперь делать. Она ушла в другую комнату и легла на койку. Пусть они делают, что хотят с тем, чем стал теперь Руиз.
Сквозь темный страшный сон Руиз медленно выплывал наверх, к свету.
Ему снилось, что он – страшное чудовище, по колено в море, голова его была выше тоненьких паров атмосферы, она торчала в ледяном блеске космоса. Он смотрел вниз на туманную поверхность мира, который был так далеко внизу, и смеялся безумным смехом.
Содержанием сна была сплошная безумная безнадежность, которая еще и подкреплялась свирепыми удовольствиями – хотя он не мог вспомнить, от чего ему было столь весело и радостно.
Он снова рассмеялся таким смехом, что его брюхо чуть не лопнуло, смех длился лишком долго, пока он не почувствовал, что мир дрожит, пока не потерял дыхание, казалось, на всю жизнь. Он посмотрел вниз на себя и увидел, что его плоть дрожит, словно земля в замедленном землетрясении, – а потом заметил, как кожа его разрывается от его безумного хохота.
Он ожидал увидеть под кожей обычные вещи, столь привычные для тела: плоть, кости, кровь. Но в нем не было ничего, кроме тьмы, пустой, как тьма космоса. Он перестал смеяться, но было уже слишком поздно. Разрывы на коже расходились все шире и шире, и он почувствовал, что тело его начинает падать, разрушаться, опускаться на землю далеко внизу, распадаясь на вопящие ошметки.
Он проснулся, судорожно хватая ртом воздух и размахивая руками.
Дольмаэро и Мольнех секунду держали его за руки, потом отпустили его и отскочили.
– Успокойся, – сказал Дольмаэро, – мы не нападаем на тебя, Руиз Ав.
Руиз сообразил, что он пытался ударить их: ссадина алела на щеке Мольнеха, а у Дольмаэро была рассечена губа.
В первый раз в жизни он смог припомнить осколки своего сна, хотя он уже чувствовал, как детали ускользают от него. Что же означало то, что ему приснилось и что он помнил? Неужели врата его мозга наконец начинали рушиться?
– Простите, – пробормотал он.
Он сидел в гигиеническом отсеке, где два фараонца, очевидно, пытались его отмыть. Ржавая вода, какого-то неприятно-бурого цвета, забрызгала стены кабины, но он все еще был выпачкан результатами своей работы.
Он поднял дрожащую руку и осмотрел то вещество, которое запеклось у Него под ногтями.
Память оглушила его, и он склонился в приступе рвоты.
– Можем мы тебе помочь, Руиз Ав? – неуверенно спросил Дольмаэро.
– Нет, – выдохнул он, – нет. Оставьте меня. Пожалуйста.
Двое вышли, закрыв дверь кабины за собой.
Скольких он убил? Он даже не считал. Сто? Тысячу? Сколько жизней он на сей раз оборвал, чтобы спасти свое ничтожное существо от боли?
А Низа? Невольное рыдание прорвалось сквозь стиснутые зубы. Неужели он убил ее в безумной невольной спазме или оставил ее для Геджаса? Наверняка она все равно мертва.
Почему Руиз тоже не умер? Он наверняка это заслужил, а родериганцы не славились внезапной милостью.
Он глубоко вздохнул и прислонился к пластиковой стене. Он все еще был жив, что означало, что у него был шанс, пусть маленький, заставить родериганцев заплатить за то, что они сделали. Ободряющие видения поднимались перед его мысленным взором: Геджас, распятый на нейростимуляторном кресте, тело его бешено сжимается. Желтый Лист, удавленная собственными выпущенными кишками. Сам остров Родериго, расцветший огненным прекрасным разрушением, а его бункеры и туннели очищены от той мерзости, которая в них обитала.
Он пытался улыбнуться, чтобы получить хоть какое-то утешение от этих чудесных образов, но он чувствовал какую-то отстраненность от них, словно они были настолько далеки от реальности, что не могли удовлетворить его.
Он наконец встал и включил душ в кабинке. Горячая вода колотила его по телу, и он стоял, растирая кожу так, что чуть не содрал ее, пока не отмылся настолько, что, пожалуй, никогда еще не был таким чистым.
Теплый воздух кружился вокруг него, и он закрыл глаза, бездумно поджидая, когда высохнет.
Когда он вышел из кабинки, Гундерд вручил ему серый комбинезон. Как только он его надел, он оглядел комнату. Все были на месте, кроме Низы. Он боролся с собой, чтобы не закричать, чтобы не разбить что-нибудь. А чего, собственно, он мог ожидать?
– Она в другой комнате, – сказал Гундерд.
В два прыжка он пересек комнату и оказался у двери. Она лежала на койке спиной к нему, и он видел, что она дышит.
Этого пока что было достаточно. Он медленно отступил назад. Если она могла забыться сном, он не станет ее беспокоить.
– Ты доволен, – сказал Гундерд. – Ты уверен, что это правильное чувство?
Руиз повернулся к бывшему второму помощнику.
– Что ты хочешь сказать?
Гундерд неуверенно посмотрел на остальных фараонцев.
– Помнишь свои подозрения?
Руиз не мог заставить себя тревожиться об этом. Его первоначальные опасения показались ему незначительными и далекими в сравнении с тем, что случилось с ним в Родериго. Ну и что, если один из них побывал в логове генчей? Если один из его сотоварищей стал роботом Кореаны? Он не мог представить себе, как могла такая мелочь теперь повлиять на него.
– О чем он говорит? – спросил Дольмаэро.
Руиз уселся на ближайшую койку. Ему не хотелось отвечать, но мысль о том, что ему придется и дальше быть неискренним с Дольмаэро, показалась ему такой отвратительной, даже если Дольмаэро и был тем, кто стал игрушкой Кореаны. Дольмаэро был частью его прежней жизни – вместе с насилием, со смертью.
Та жизнь прекратилась, к лучшему или к худшему. Он понял, что его видения отмщения были именно тем, чем были:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122