– Зато имеется то, за что их терпят в многонародном Рапгаре – цвет жизни, источник прогресса и процветания…
– Можно ограничиться более коротким эпитетом – электричество. Новый бог Рапгара, прости меня за столь кощунственные слова. – Я миновал кладбище, вошел в городок и снова обратился к амнису: – Тропаеллы[10] головастые ребята, раз додумались, как использовать таланты пикли на благо города. Одно слово – изобретатели.
Стэфан кивнул:
– Прапрадеду нынешнего Князя стоит сказать спасибо, что он разрешил растениям жить на территории столицы. Конечно, поначалу результат был нулевой, но за последние сто лет огромный прогресс – масса открытий.
– Удобства растут, а мир портится, – заметил я, посмотрев на часы маленькой ратуши. – Многие уже говорят, что пора срубать тропаелл под корень прежде, чем они придумают оружие, которое уничтожит этот мир.
– Ну, полно! – не согласился Стэфан. – Секта Детей Чистоты слишком малочисленна, чтобы собраться с духом и взяться за топоры.
Тут он прав. Идиоты, ратующие за возвращение в темные века, когда никакого прогресса не было, а люди жили в единении с природой (считай в лесу, грязи, пещерах и без надежды на теплую воду из труб), – слабы, и жителям Больших голов не угрожает ничего, кроме слов. Но рано или поздно отыщется храбрый придурок и придет, если не с топором, то с бочкой пороха, и тогда во все стороны полетят сначала щепки, а затем и головы.
В Рапгаре всегда найдутся те, кто недоволен друг другом. Кому-то не нравятся люди, кому-то ка-га, кто-то не выносит завью или фиосс, а кто-то ненавидит лучэров. Нам всем приходится лавировать, словно мы тяжелые паровые броненосцы из флота Князя, запертые в узкой бухте. И не дай Всеединый зацепить друг друга – тут же начнется пальба, в результате которой кто-то может пойти на дно.
Расовая нетерпимость въелась в кости жителей Рапгара, и вытравить ее не получится ни цивилизацией, ни несущимся скачками прогрессом.
Запах черной смолы, идущий от шпал, резкий, но, тем не менее, приятный окутывал маленький вокзал благоухающим коконом, словно дорогие духи жвилья утонченную модницу. Часы, висящие здесь – с белым циферблатом и острыми, похожими на копья стрелками, вели обратный отсчет. Ка-га гордились своими скорыми поездами – те всегда, во всех без исключения случаях, приходили вовремя.
До «Девятого скорого» оставалось чуть больше десяти минут.
Я прошел по деревянному перрону в вокзальную кассу, возле которой не было ни единой души, и купил билет в первый класс, получив пожелание доброго пути от седовласой старушки-кассирши, закутанной в белую пушистую шаль.
На перроне находилось всего несколько пассажиров, они топтались в самом начале, где должны остановиться вагоны третьего класса. Все были людьми.
Мимо меня прошел пожилой начальник станции. На его синем сюртуке важно поблескивали золоченые пуговицы. Заметив мои глаза и поняв, что перед ним лучэр, он вежливо приложил руку к плоской фуражке с лакированным козырьком.
В тени, под газовым фонарем, сейчас погашенным, сидел чистильщик обуви. Увидев меня, он оживился. За несколько сцелинов юноша начистил мои остроносые туфли, запылившиеся за время пешей прогулки, до зеркального блеска. У мальчишки, продающего газеты, я купил свежий номер «Времени Рапгара» и, свернув газету в трубку, подошел к краю платформы, привлеченный суматошным цыплячьим писком.
На чугунных рельсах царило суетливое оживление – делегация маленького народца встречала поезд. Эти разнообразные создания, которых не счесть по количеству типов и разновидностей, были поражены прогрессом куда больше всех остальных. Паровоз ка-га они считали чем-то вроде огромного и ужасного божества. Поэтому частенько собирались маленькими демонстрациями, выбирались на рельсы, чтобы приветствовать гремящее чудовище и, разумеется, гибли десятками, раздавленные многотонной машиной и ошпаренные паром. Никто не собирался экстренно тормозить из-за каких-то безымянных блох, выбравшихся на пути.
Малыши по случаю торжественной встречи обрядились в парадные наряды, сплетенные из цветов и травы, а малышки напялили свои лучшие платьица, сотканные из дымчатой паутины и обрывков одежды огородного пугала. Один кудрявый карапуз не нашел ничего лучше, как проделать в коробке из-под махорочного табака «Магарский ванильный» отверстия, просунул туда руки и ноги и, очень гордый собой, махал разноцветным флажком.
– Могучий дымледым! Шипящий паропар! – пищали они, прыгая, кто во что горазд. – Трясущий рельсоход! Гремящий чух-чух-чух! Великий ту-ту-ту!
– Эй! Вы! – сказал я, подобрав самый грозный и сердитый из множества своих голосов. – Уходите прочь! Немедленно!
Они тут же притихли. Одна из малышек, с пурпурными стрекозиными крылышками, ойкнула и упала с рельса. Остальные тут же опустили флаги, цветы и серебристые конфетные фантики. Все воззрились на меня, раскрыв рты, словно кролики на удава.
– Живо! – прикрикнул я, для острастки сверкнув глазами.
Несколько козявок начали расстроено хлюпать носами, а та, у которой юбочка была сшита из желтого березового листочка, разревелась.
– Ну, во-о-о-от, – расстроено пропищал кудрявый паренек в коробке из-под махорки, кажется, самый главный в этой компании.
Он чихнул, вытер курносый красный нос кулачком и с трудом слез с рельса. Следом за ним, ревя, точно белуги, потянулись все остальные.
– И чтобы я вас здесь больше не видел! – крикнул я им вслед. – Ни сегодня, ни завтра, никогда!
Они не ответили и, шурша, словно мышки, скрылись в сухой траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25