Доктор
Хэссоп намекал, что Пан связан с шефом. Меня это устраивало. Я хотел
отсидеться.
Океан накатывал на скалы, вымывая хитрые гроты; неумолчный грохот,
писк чаек, шипение пены.
- У вас ведь найдется местечко для одинокого человека? - спросил я
Пана, выкладывая на стойку удостоверение на имя Л.У.Смита, инспектора
перевозок - документ, обнаруженный в курточке обиженного мною человека.
- Почему нет? - Пан ухмыльнулся.
Не думаю, что его предупреждали о моем возможном появлении, он не
знал и не мог знать меня. Просто его удивило появление человека в таких
пустынных местах. Сезон, собственно, закончен, сам честно предупредил он,
много не накупаешься, но на берегу можно посидеть, солнечные дни еще
будут. К тому же вы на этом сэкономите, объявил он, я не стану обдирать
вас как обыкновенного летнего туриста.
- Конечно, - кивнул я. - Я турист осенний.
- Улавливаете разницу, - одобрил мои слова Пан. - Но если вы думаете
здесь развлечься, считайте, вам не повезло. Эти края, они для философов.
Милях в двадцати выше есть, правда, маленький городишко, но он вам не
понравится. Не городишко, а одно сплошное отделение полиции нравов. А чуть
ближе к нам, по южному берегу, разбили лагерь зеленые, ну, эти ребята из
"Гринпис", не путать с ребятами другого цвета. Правда, и с ними рюмочку не
опрокинешь - собирают дохлую рыбу и митингуют. Могут митинговать даже без
посторонних, сами перед собой. - Он предполагает, это какой-то особый вид
эксгибиционизма.
- Меня устраивает.
- Тогда деньги вперед.
Похоже, Пан не удивился моему выбору, хотя по глазам было видно, он
надеялся: я уеду. У него были колючие голубые глаза - как звездочки в
пасмурном небе. С отъездом последнего своего постояльца он бросил бриться,
совсем уже привык к этому, а тут новый человек!
Правда, назвать мизантропом я тоже его не мог. В конце концов,
обсудив условия и еще раз перемыв косточки ребятам из "Гринпис", он сам
предложил мне не чего-то там, а пузатый стаканчик вполне приличного джина.

Несколько дней я попросту отсыпался.
Спал я чаще всего в домике, повисшем над крутым обрывом. Тесно,
иногда душновато, зато можно запирать дверь. И горячий душ в домике
действовал.
Вниз, на крошечный пляж, вела узкая тропинка.
Раскинувшись на плоской базальтовой плите, хорошо прогретой солнцем,
я часами мог глядеть на тропинку. Когда-то, миллион лет назад, по таким
тропинкам поднялись на сушу наши далекие предки.
Понятно, я не считал так буквально, это всего лишь образ, но все мы
действительно вышли из океана. Не знаю, что там так повлияло на
доисторических придурков, на мой взгляд, все они и сейчас могли
наслаждаться глубинами. Нет, они зачем-то полезли на сушу, подобрали палку
и камень, поднялись на задние конечности, бросились завоевывать новый мир.
У них это, в общем, получилось. Сам я был не прочь вернуться обратно - во
тьму океана, во тьму придонных теплых течений.
К черту!
Выбравшись на сушу, мы с большим энтузиазмом построили вторую
природу, вполне враждебную той, которую называют истинной. Не рев
вулканов, а рев авиабомб, не потрясения животных свар, а смута бунтов и
войн - кажется, уже ничто не связывает нас с прошлым, лишь океан,
неутомимо накатываясь на береговые утесы, будит в нас тоску.
Беллингер сказал однажды: я никогда не знаю, что ляжет на следующую
страницу, я просто слушаю вечность - она не молчалива.
Слова Беллингера впервые дошли до меня по-настоящему. В конце концов,
я тоже слушаю вечность. Ее шепот, правда, не несет утешения.
Но сейчас я понимал Беллингера.
Не знаю, что случилось с героями романа, недочитанного мною. Немец и
датчанин шли в Ангмагсалик, они не могли повернуть; датчанина, по крайней
мере, ждала позади только смерть, но они повернули...
Значит ли это, что, слушая вечность, Беллингер тоже не находил
утешения?
Небритый Пан, возможно, тоже думал о вечности, правда, в его
представлении она выглядела несколько странно.
- Я из Трансильвании, - сказал он как-то. - Это в Европе, точнее, на
ее задворках. Я даже не знаю, кто я по происхождению. Слышали о смешении
языков? Мне думается, это случилось там, где я родился. Но меня это мало
интересует. А вас?
- Нисколько, - поддержал я его.
Моя профессия (профессия Л.У.Смита) тоже его не заинтересовала.
Перевозки? Скучно. Перевозки это не путешествия. Он когда-то много
путешествовал. Он и теперь готов мотаться по свету, но деньги... Кажется,
их здорово недоставало Пану. Когда-то он прогуливался и по
Лексингтон-авеню, и по Берри-бульвару, когда-то он не путал кабаков с
Эймори-стрит с кабаками Коулфакс-авеню, но все это в прошлом.
"Господи, господи, господи, господи..."
Голос Джека звучал все глуше, я загонял свои воспоминания в самый
дальний подвал подсознания; голос Пана помогал мне.
"Сделай мне больно..."
Я мучительно вытравливал из себя прошлое.
Никто мною не интересовался, никто мне не звонил - Пана это не
удивляло. Он, наверное, привык к одиночкам - кто еще полезет в такую
глушь? Днем пляж, сидение на ветру - бесцельное, исцеляющее; вечером
бдение в баре - разве не этого я хотел? Разве я и Джек не жили всегда _п_о
с_в_о_и_м_ законам?
Пан, кажется, руководствовался тем же.
Небритый, хмурый, склонный к выпивке, иногда он вдруг оставлял меня и
отправлялся в городишко, похожий, по его словам, на одно большое отделение
полиции нравов.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4