Взвешенный дядя Гоша выскочил на крылечко с ружьем в руках. "Убью! -
кричал он Индусу. - Отдам корейцам!.."
Дядя Гоша и впрямь передернул затвор, но ружье из его рук вырвал
Сказкин.
"Молодец! - отметил про себя Веселов. - И пса пугнет, и честь наша не
будет попрана!"
Но к крайнему изумлению Веселова Сказкин прицелился прямо в
несущегося по сугробам Индуса.
- Что ты делаешь?! - завопил Веселов, толкая друга под локоть.
Только тогда, голосом полным раскаяния и испуга, Сказкин шепнул: "А
вдруг пес расколется?.."

...К утру Луна исчезла.
Она не спряталась за гребень кальдеры, ее не закрыли облачка или
туман; просто - была, и вот нет ее! Растворилась, как цинк в кислоте.
Зато над вершинами острых скал, над таинственными пропастями угрюмо и
тускло засветились курильские огни. Как елочные шарики поблескивали они в
наэлектризованном воздухе, гасли и вновь вспыхивали.
"Прощелыга!.. - тосковал я по Сказкину. - Фал на гречку сменял, а я
загорай в пещере!.."
Чем-то недоступным казался мне теперь крошечный домик сироты Агафона
Мальцева. На печке, сооруженной из разрубленной железной бочки, пекутся
лепешки, пахнет свежим чаем; на столике, как маяк-бипер, икает "Селга"...
А тут?
Шорох текучих шлаков. Шорох ссыпающихся песков. Шорох грунтовых вод,
сочащихся по ожелезненным обнажениям...
Слова старинной морской песни прекрасно вписались в эти таинственные
нескончаемые шорохи.
"Эту курву мы поймаем, - отчетливо прозвучало в ушах, - ей желудок
прокачаем, пасть зубастую на нас раскрыть не смей!.."
Песня все ближе:
"Ничего мы знать не знаем, но прекрасно понимаем: ты над морем -
будто знамя..."
Что же там дальше? Ну, конечно:
"Змей!"
Это не было галлюцинацией.
С "тозовкой" в руке, с рюкзачишком за плечами, в вечном своем
выцветшем тельнике, не разбирая дороги и голося во всю глотку старинную
морскую песню, по камням пылил сам Серп Иванович Сказкин - бывший боцман,
бывший матрос, бывший кладовщик и так далее, и так далее. Он был трезв, но
явно перевозбужден приступом храбрости. Тельник пузырился от ветра,
белесые глаза хищно обшаривали обрывы.
- Начальник! - время от времени кричал он. - Почты нет! Тебя тут не
съели?
- Тише, организм! - негромко окликнул я Сказкина.
Серп Иванович дерзко усмехнулся:
- У меня "тозовка"!
Он презирал страх.
Он шел по своей собственной земле, по своей суше, по своему
собственному берегу; он, венец эволюции, снисходительно глядел на медузу,
парашютом уходящую в бездну; он видел светлое облачко над гребнем
кальдеры; он ощущал тишину, вызванную его гимном.
Серп Иванович был прекрасен. И я устыдился своих недавних дурных
мыслей о нем.
Но в смутной глубине пораженной бухты, в ее утопленных одна в другой
плоскостях уже зарождалось какое-то другое, тревожное, едва угадываемое
глазом движение, и, зная - _ч_т_о_ это может быть, я рявкнул из пещеры:
- Полундра!
В следующий миг пуля с треском раскрошила базальт над моей головой.
Без какого-либо интервала, рядом, на выступе, миновав рыхлую осыпь, с
разряженной тозовкой в руках и с рюкзаком за плечами, возник Сказкин.
- Чего орешь? - сказал он. - Сам вижу.
Но вниз не посмотрел, подобрал ноги.
- Он нас не достанет?
- Это не он, - объяснил я. У него имя есть. Это Краббен!
- Какой большой!.. Он хотел меня укусить?
- Он есть хочет... - Я рылся в рюкзаке. - Почему хлеба не взял?
- Он ест и хлеб?
- Глупости! Краббен питается только активными формами жизни... Ты с
Агафоном пришел?
- Вот насмешил, начальник! Чтоб Агафон, да в гору полез?!
- А когда людей ждать?
- Каких людей? - удивился Сказкин.
- Как это "каких"? Ты зачем бегал к Агафону?
- "Тозовку" взять.
Я поперхнулся, откашлялся, схватил Серпа за плечо.
- И ничего не сказал Агафону о Краббене?
- Что я - трепач? Взял ружьишко - и обратно. Сами управимся! Учти, я
конюхом был!
Он поднял на меня взгляд и ахнул:
- Начальник! Где ты нахватался седых волос?
- Покрасился... - буркнул я.
И отвернулся.
Действительно, о чем тут говорить?
Вон на песке валяется метровая сельдяная акула. Час назад ее не было,
а сейчас валяется. Шкуру сельдяной акулы не берет даже штык, а сейчас она
вспорота, как консервная банка... Это даже Сказкин оценил. Дошло до него -
влипли! Но вслух он сказал одно:
- Я же о тебе думал!

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ТЕРЯТЬ НЕОБЕЩАННОЕ
Второе пришествие. Все для науки. Человек-альбом.
Серп Иванович не сдается. Кстати, о проездном.
Плач в ночи. Сируш, трехпалый и мокеле-мбембе.
Как стать миллионером. "Воздух". Удар судьбы.
Ветры, дующие с прибрежных гор, бывают настолько
сильными, что на всей водной поверхности залива образуется
толчея, воздух насыщается влагой, а видимость ухудшается.
Поэтому входить в залив Львиная Пасть при свежих ветрах с
берега не рекомендуется. Летом такие ветры наблюдаются
здесь после того, как густой туман, покрывавший ранее
вершины гор, опустится к их подножью. Если вершины гор,
окаймляющих залив, не покрыты туманом, можно предполагать,
что будет тихая погода.
Лоция Охотского моря.
Загнав Сказкина в пещеру, Краббен не ушел - за мрачным горбатым
кекуром слышалась возня, тяжелые шумные всплески.
Нервно зевнув, Серп Иванович перевернулся на живот. Выцветший тельник
задрался, и на задубевшей коже Сказкина обнажилось таинственное лиловое
имя - _Л_и_л_я_.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20