Кто же это может теперь подходить?
Случай такой был:
— Показался человек на болоте, маячит и маячит во мхах, и там есть одна-единственная сосенка, подходит к ней, наклоняется, копает, взваливает на плечи мешок и опять замаячил, а под сосной яма осталась, ну, что это? Азар знает, что это:
— Барон Кыш, это он за пищей ходил. Там у него есть остров верст на восемьдесят вокруг в болотах, разные ямы, мужики носят пищу в ямы, у него есть лозунг с мужиками на пути демократическом и прогрессивном.
— Так не барон ли и теперь к нам является?
— И очень просто, слышь, опять постукивает.
— Ну, барон так не ходит, тот сразу раздвинет кусты:
«Наливайте!» — выпьет стакан, другой и: «Прощайте, кланяется вам барон Кыш!»
Все спорят между собой: одни, что Кыш настоящий барон, другие, что Кыш из нашего брата, третьи, что Кыш — есть звук и притча. Верно знает только Азар:
— Категорически заявляю, барон Кыш попов сын и ученый человек, семинарию кончил, а в консистории ему отказали. «Ладно, — говорит, — коли вы меня не принимаете, я отцовскую хитрость разовью на пути демократическом и прогрессивном для бедного человека». Вот кто барон Кыш.
— Ежели он на пути демократическом, — спросил гармонист, — то почему же он барон называется?
— Отчего тоже называется Князь Серебряный, какой он князь, такой же мужик, как и мы, жил недалеко на хуторе, захотел воли и стал князь. Так и Кыш, любитель в карты играть, когда выиграет, говорит: «Я теперь барон», — а проиграет: «Кшш…» И стал барон Кыш, значит, страх; «Кшш, вороны!» — крикнет, красные разбегутся, он заберет, что ему нужно, и — кони какие у него! — летит через изгороди, через канавы, как по ровной дороге, у леса остановился, шапку снял, и до свиданья.
Так беседуют между собой самогонщики, а топорик все ближе и ближе постукивает, вот и человек показался, и видит он огонь и людей, а все будто не видит и жерди рубит, так уж всегда полагается подходить к чужому вину.
Ладно, ладно, иди!
И вдруг это Фомка.
— Ай, ты жив?
— Жив.
И поднимает рубашку, а там против сердца рубец вершок шириной.
— Кто же это тебя так чкнул?
— Персюк, родной брат.
— Ну, Персюк и отца родного чкнет.
— А думаешь, я его не чкну?
— Чкнешь и ты, а мы сидим, все дожидаемся, когда у вас дело кончится.
— Когда кончится? я отвечу вам: когда у нас не будет статуя.
— Какого статуя?
— Какого?
Вдруг в это время на манку отозвался матерый, прибылые, переярки, завыло болото, и Фомка бежит, улюлюкает, спасает коня.
Все дело испортил Алпатову.
— Стой, куда ты бежишь, чего ты орешь?
— Коня потерял.
— Вот твоя лошадь.
Устроив коня поближе к огню, Алпатов с Фомкой подошли к самогонщикам, и учителю, редкому гостю, там очень обрадовались. Простой на разговоры с лесными своими предками, Алпатов тут же поделился своей затеей добывать себе пропитание волчьим делом, оттого что в школе пайка не дают (…)
Азар сказал:
— Категорически вам сочувствую, потому что взять вам нечего, и мысль ваша правильная, волков бить необходимо, дело очень полезное.
Гармонист:
Волки одолели деревню, через Полом дорога стала вовсе непроезжая.
Скрипач:
И через Кудеяровку.
Балалайка:
— А в Кудеяровке волки с гривами.
— Будет брехать, — оборвал Чугунок Балалайку, — волки обыкновенные, только вот что я вам скажу, был ли такой, кто от волков разживался?
— Не разжиться, а только бы просуществовать.
— И существовать от волков невозможно, я вам советую бросить учительство и поступить писарем в совхоз или колхоз.
Азар плюнул:
— Бросьте и совхозы, и колхозы, иди, брат, в темную.
— Куда же еще темнее, весь во тьме сижу.
— В темноте сидите, это я сочувствую вам, а сами смотрите светлыми очами на мир, вы сами идите в темную.
Фомка вмешался:
— Вы охотник, стрелок и учитель, вам самый правильный путь к нам: барон Кыш был тоже учителем.
— На что же вам нужен учитель?
— Образованный человек нужен на каждом месте, нам нужно статуя свалить.
— Красных?
— Ну да, и красных, и белых, бей всякого статуя.
— Другого назначат.
— Вы другого, он третьего.
— Чем же мы кончим?
— Кончим чем? Чтобы нет никого и никаких.
— Сидит же у вас барон Кыш?
— Кыш это звук, и я Кыш, и вы Кыш, это все звук: Кшш — и нет никого, и никаких.
Подумав про себя: «Новая запорожская сечь возвращается, как вернулась лучина, и при лучине вспомнили старинные песни».
Алпатов сказал:
— Это воля, я свое отгулял, мне бы хотелось свободы.
— Самая и есть наша свобода.
— Нет, свободный в законе живет, и ему нельзя убивать.
— Ну, отчего же нельзя, это вас не задевало, а дай-ка вас чкнут, как меня. — Фомка опять приподнял рубашку. — Вот как меня чкнул Персюк, родной брат, что же, мне его так оставить?
— Почему же не оставить, взять да отвернуться в другую сторону.
— Эх, брат, — вмешался снова Азар, — сам я был раньше охотником и светлыми очами глядел на мир, а вот теперь обсеменился и смотрю в темную. Подожди немного, вот только выпьем, и научу. Ну, за работу живее, Яша, тащи воды.
Поставили на огонь котел и налили туда из бочки завар, на котел вверх дном насадили бочонок и примазали глиной. В дырочку дна вставили трубку и тоже примазали, а гнутый конец трубки, змеевик, опустили в бочку с холодной водой, выпустили вниз конец и сюда чайник подставили для собирания жидкого хлеба.
Устроились и сидят в ожидании, тихо между собою о былом беседуют ветераны великой войны Илюха, гвардеец, и Яша, австрийский солдат.
Илюха говорит:
— Ваши Сан переходят, я за деревом, и как только ваши на мост, я тюк! — в голову, и он брык! — в воду: семь голов насчитал, занятно!
— А помнишь, тут был аэроплан?
— Как же, наш забрал кверху и ну вашего поливать из пулемета, потом ваш забрал и нашего, и наш опять забрал, а ваш заковылял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25