Темы у пастухов две: есть ли Бог и можно ли за вечер выпить канистру водки.
Вечер; в избе догорает печка, в которой постреливают головешки, и осторожно возится в углу мышь; на дворе еще светло, хотя солнце с полчаса как закатилось за тот берег Волги, оставив после себя золотое зарево, точно в напоминание о погожем осеннем дне; Жирнов и Писулин сидят на ступеньках крыльца и нехорошими глазами глядят на дорогу, колдобистую и разбитую, какой только может быть дорога, если нарочно ее изрыть.
- Смотрю я на нашу Альму, - говорит Писулин, - и прямо завидки меня берут! Живет себе собака и знать не знает, что жизнь у нее - собачья. И смерти она не боится, потому что ей невдомек, что бывает смерть...
- Ты сам-то что, смерти боишься, что ли? - спрашивает Жирнов.
- А то нет!
- Ну и дурак! Как-нибудь не проснешься с перепою, и все дела [оба умерли от цирроза печени в 1994 году с разницей в две недели].
- Это еще хуже. А что, если Бог есть и на небе с тебя спросится по всей форме?! В таком случае хоть завязывай с пьянкой, потому что как же это я предстану перед Богом в нетрезвом виде... Он мне, наверное, так и скажет: "Ты что, парень, осатанел?!"
Жирнов посоветовал:
- А ты ему говори: хоть ты меня, ваше преосвященство, собакам отдай на съедение, а на трезвую голову жить в России невмоготу.
- Только если Бог есть, чего бы мы с тобой керосинили круглый год? Ведь народ у нас почему пьет напропалую? Потому что он ведет беспросветную жизнь и ему ничего не надо. А если бы Бог точно существовал, то народ бы еще подумал, что ему лучше: выжрать стакан и набезобразничать или найти вечный приют в раю.
- Да нет никакого Бога! - сказал Жирнов. - Если бы он был, то давно бы запретил наше болванское государство.
- Не скажи! - возражает ему Писулин. - Я вот как-то выпил в Зубцове и лег ночевать под танк. Ну, ты знаешь: там у них танк стоит в виде памятника - так вот я под ним и устроился ночевать. Просыпаюсь с бодуна, глядь - а возле меня стоит почти полная бутылка молдавского коньяку!.. Ну и кто, по-твоему, мне поднес?!
Жирнов ничего на это не отвечает, и некоторое время они молчат. Наконец Жирнов, позевывая, говорит:
- Пошли, что ли, в чум?..
Писулин ему:
- Пошли...
И они, поднявшись, уходят в дом. Между тем световой день находится при последнем издыхании, запад еще светится темной голубизной, но уже скрадываются очертания и цвета, и на центральную Россию мало-помалу наваливается ночь. Волга, довольно быстрая в этих местах, мрачнеет и как бы загустевает, несколько замедляя свое движение, безветрие стоит полное, ни одна былинка не шелохнется, на том берегу, над лесом, вспыхивает первая, глазастая звезда, запахи становятся проникновенней и острей, одним словом, все намекает на то, что Бог-то, может быть, и есть, а вот рая точно нет, ибо ничего прекраснее этого быть не может.

1 2