Он превзошел самого себя, когда достал четыре банки омаров.
Впрочем, мы предпочли бы им кусок сала.
Мы разлеглись у бараков, на солнечной стороне.
Пахнет смолой, летом и потными ногами.
Кат сидит возле меня; он никогда не прочь побеседовать. Сегодня нас
заставили целый час тренироваться, - мы учились отдавать честь, так как
Тьяден небрежно откозырял какому-то майору. Кат все никак не может за-
быть этого. Он заявляет:
- Вот увидите, мы проиграем войну из-за того, что слишком хорошо уме-
ем козырять.
К нам подходит Кропп. Босой, с засученными штанами, он вышагивает,
как журавль. Он постирал свои носки и кладет их сушиться на траву. Кат
смотрит в небо, испускает громкий звук и задумчиво поясняет:
- Этот вздох издал горох.
Кропп и Кат вступают в дискуссию. Одновременно они заключают пари на
бутылку пива об исходе воздушного боя, который сейчас разыгрывается над
нами.
Кат твердо придерживается своего мнения, которое он как старый сол-
дат-балагур и на этот раз высказывает в стихотворной форме: "Когда бы
все были равны, на свете б не было войны".
В противоположность Кату Кропп - философ. Он предлагает, чтобы при
объявлении войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музы-
кой и с входными билетами, как во время боя быков. Затем на арену должны
выйти министры и генералы враждующих стран, в трусиках, вооруженные ду-
бинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в живых,
объявит свою страну победительницей. Это было бы проще и справедливее,
чем то, что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди.
Предложение Кроппа имеет успех. Затем разговор постепенно переходит
на муштру в казармах.
При этом мне вспоминается одна картина. Раскаленный полдень на казар-
менном дворе. Зной неподвижно висит над плацем. Казармы словно вымерли.
Все спят. Слышно только, как тренируются барабанщики; они расположились
где-то неподалеку и барабанят неумело, монотонно, тупо. Замечательное
трезвучие: полуденный зной, казарменный двор и барабанная дробь!
В окнах казармы пусто и темно. Кое-где на подоконниках сушатся сол-
датские штаны. На эти окна смотришь с вожделением. В казармах сейчас
прохладно.
О, темные, душные казарменные помещения, с вашими железными койками,
одеялами в клетку, высокими шкафчиками и стоящими перед ними скамейками!
Даже и вы можете стать желанными; более того: здесь, на фронте, вы оза-
рены отблеском сказочно далекой родины и дома, вы, чуланы, пропитанные
испарениями спящих и их одежды, пропахшие перестоявшейся пищей и табач-
ным дымом!
Катчинский живописует их, не жалея красок и с большим воодушевлением.
Чего бы мы не отдали за то, чтобы вернуться туда! Ведь о чем-нибудь
большем мы даже и думать не смеем...
А занятия по стрелковому оружию в ранние утренние часы: "Из чего сос-
тоит винтовка образца девяносто восьмого года?" А занятия по гимнастике
после обеда: "Кто играет на рояле, - шаг вперед. Правое плечо вперед -
шагом марш. Доложите на кухне, что вы прибыли чистить картошку".
Мы упиваемся воспоминаниями. Вдруг Кропп смеется и говорит:
- В Лейне пересадка.
Это была любимая игра нашего капрала. Лейне - узловая станция. Чтобы
наши отпускники не плутали на ее путях, Химмельштос обучал нас в казар-
ме, как делать пересадку. Мы должны были усвоить, что, если хочешь пере-
сесть в Лейне с дальнего поезда на местный, надо пройти через туннель.
Каждый из нас становился слева от своей койки, которая изображала этот
туннель. Затем подавалась команда: "В Лейне пересадка!" - и все с быст-
ротой молнии пролезали под койками на другую сторону. Мы упражнялись в
этом часами...
Тем временем немецкий аэроплан успели сбить. Он падает, как комета,
волоча за собой хвост из дыма. Кропп проиграл на этом бутылку пива и с
неохотой отсчитывает деньги.
- А когда Химмельштос был почтальоном, он наверняка был скромным че-
ловеком, - сказал я, после того как Альберт справился со своим разочаро-
ванием, - но стоило ему стать унтер-офицером, как он превратился в живо-
дера. Как это получается?
Этот вопрос растормошил Кроппа:
- Да и не только Химмельштос, это случается с очень многими. Как по-
лучат нашивки или саблю, так сразу становятся совсем другими людьми,
словно бетону нажрались.
- Все дело в мундире, - высказываю я предположение.
- Да, в общем примерно так, - говорит Кат, готовясь произнести целую
речь, - но причину надо искать не в этом. Видишь ли, если ты приучишь
собаку есть картошку, а потом положишь ей кусок мяса, то она все ж таки
схватит мясо, потому что это у нее в крови. А если ты дашь человеку ку-
сочек власти, с ним будет то же самое: он за нее ухватится. Это получа-
ется само собой, потому что человек как таковой - перво-наперво скотина,
и разве только сверху у него бывает слой порядочности, все равно что
горбушка хлеба, на которую намазали сала. Вся военная служба в том и
состоит, что у одного есть власть над другим. Плохо только то, что у
каждого ее слишком много; унтер-офицер может гонять рядового, лейтенант
- унтер-офицера, капитан - лейтенанта, да так, что человек с ума сойти
может. И так как каждый из них знает, что это его право, то у него и по-
являются такие вот привычки. Возьми самый простой пример: вот идем мы с
учений и устали как собаки. А тут команда: "Запевай!" Конечно, поем мы
так, что слушать тошно: каждый рад, что хоть винтовку-то еще тащить мо-
жет. И вот уже роту повернули кругом и в наказание заставили заниматься
еще часок.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11