Был полдень. Перпендикулярные лучи солнца жгли так немилосердно, что мы положительно нигде не могли укрыться от них. По-прежнему продолжалось затишье. Никто не двигался на плоту, стоявшем неподвижно. Одни сидели, другие лежали на досках. Большинство матросов чувствовали себя слишком удрученными, чтобы ходить, некоторые или из-за более живого характера, или из-за обильного употребления рома разговаривали между собой и даже спорили.
Очень часто то один, то другой матрос вставал, чтобы посмотреть на горизонт и, не говоря никому ни слова, возвращался обратно на свое место. Молчание его служило доказательством печального результата осмотра. Появление паруса вызвало бы восторженное восклицание со стороны самого флегматичного из этих людей.
В полдень все почувствовали страшную жажду и особенно те, которые пили ром. Каждый получил определенное количество воды - полбутылки. В нормальных условиях такого количества было бы совершенно достаточно, но под палящими лучами солнца полбутылки воды не принесли нам ни малейшего облегчения. Я убежден, что даже полгаллона - две бутылки с четвертью, - не утолили бы моей жажды. К тому же полученная нами вода была теплая. Лучи солнца, падая на бочку, нагрели ее содержимое почти до кипения, а жажду невозможно утолить несколькими глотками горячей воды. Избежать такого неудобства было вовсе нетрудно: стоило только прикрыть бочку мокрым парусом, и вода сохранила бы свою свежесть, но никто не подумал о таком простом средстве.
Отчаяние все сильнее и сильнее охватывало матросов, а с ним пришла и полная апатия. Ни у кого не хватало больше энергии на то, чтобы принять какие-нибудь меры.
Что касается сухарей, то их было слишком мало, чтобы делить на ежедневные порции; достаточно было одного раза, чтобы раздать все, что у нас было. Каждый из нас получил два сухаря на свою долю, и, сверх того, осталось еще семь или восемь, которые решено было разыграть по одному в кости. Никогда не видел я более интересной и с большим воодушевлением разыгранной партии; можно было подумать, что на ставку поставлена громадная сумма. А впрочем, какая сумма, собственно говоря, могла оплатить эти несколько кусочков хлеба!
Шумное возбуждение, вызванное игрой и большим количеством рома, длилось всего несколько минут. Когда был разыгран последний сухарь, все впали в прежнее уныние, и молчание снова водворилось между матросами. Некоторые из этих несчастных, измученные голодом, немедленно съели оба сухаря, тогда как другие, более сильные и предусмотрительные, съели только одну порцию, а остальное спрятали.
Вечером, на закате, на плоту все воодушевились, и в сердцах матросов ожила надежда. Дело в том, что один из них, взглянув на горизонт, вдруг крикнул: "Парус! Парус!"
Трудно представить себе безумную радость, вызванную этими словами; все вскочили со своих мест, хлопали в ладоши и, как безумные, кричали "ура". Одни размахивали шляпами, другие танцевали. Те, что больше всех отчаивались, как будто снова вернулись к жизни. Но если трудно описать радость, вызванную этими словами, то еще труднее изобразить отчаяние этих несчастных, когда они убедились, что известие, сообщенное им, неверно.
На горизонте не показывалось никакого судна, ничего не видно было на поверхности океана. Парус существовал только в болезненном воображении несчастного, крики и жесты которого доказывали, что он сошел с ума.
Да, не подлежало никакому сомнению, что он стал безумцем. Некоторые из товарищей крикнули, что его надо бросить в воду. Никто не поднял даже голоса, чтобы опровергнуть такое гнусное предложение, и несколько человек готовились уже схватить несчастного, когда он, поняв, вероятно, их намерение, забился в угол и сидел там, не двигаясь с места; тогда его оставили в покое.
Но скоро произошло кое-что пострашнее. Я до сих пор начинаю дрожать, когда вспоминаю ужасное решение, которое тщательно скрывали от Бена Браса до тех пор, пока нам не сообщили о нем.
Два сухаря, розданные на человека, были съедены очень быстро. С тех пор никто ничего не получал, кроме двух стаканов воды, которые раздавались нам каждый день, и голод начинал становиться невыносимым.
С некоторого времени между вожаками банды замечалось какое-то тайное соглашение. Надо сказать, что несколько более энергичных человек сумели, несмотря на все выносимые нами пытки, взять власть над остальными. Сначала я оставался совершенно равнодушным ко всем этим совещаниям, но в конце концов стал замечать, что, говоря между собой шепотом, они как-то странно посматривают на меня и на Бена Браса. Их голодные взгляды причиняли мне крайне неприятное ощущение. Всякий раз, когда наши взгляды встречались, они отворачивали головы и казались смущенными, как будто бы их застали на месте какого-то преступления. Странное выражение их лиц я приписывал голоду и не заботился больше о них.
На следующий день, однако, совещания эти стали повторяться чаще и показались мне более оживленными, нежели накануне. Бен Брас был также удивлен и, хотя не знал результата этих совещаний, догадался быстрее меня, какова цель этих таинственных переговоров. Он счел своим долгом сообщить мне о своем открытии, чтобы как можно осторожнее подготовить меня к ужасному решению.
- Один из нас должен умереть, чтобы спасти других, - сказал он, - решено бросить жребий, и теперь идут рассуждения о том, как это лучше сделать. Нам, может быть, посчастливится, малыш, не надо отчаиваться.
Не успел он это сказать, как один из матросов поднялся и потребовал внимания своих товарищей. Приступив тотчас же к делу, оратор объявил без всяких предисловий, что один из нас должен немедленно умереть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54