- Весело вы живете, - сказал Вербицкий. Грызущий яблоко
Антон закивал и проурчал с набитым ртом:
- Ага!
- Тебя кто приучил так разговаривать? - спросила Ася. -
Проглоти, тогда разговаривай!
Антошка проглотил и вдруг заорал:
- Ага-а!
Вошел Симагин, уже без галстука. Глаза его искрились. Антон,
закусив яблоко, показал Симагину два больших пальца.
- Салат покамест ешьте, - сказала Ася, тронув Симагина за
локоть. - Мясо неудачное, никак не ужарю.
Симагин и Антон, будто бравые солдаты, захрустели салатом.
Это получалось у них как-то на редкость задорно. Вербицкий
подключился, глядя на Симагина исподлобья, едва умея скрыть
ненависть. Даже поздороваться толком с нею не дал, идиот...
Салат был вкусный.
- Ты-то расскажи что-нибудь, - произнес Симагин с набитым
ртом, и Антошка рыпнулся было сделать ему замечание - мол
проглоти, потом разговаривай, - но всепонимающая Ася легонько
обняла сына за плечи, и тот смолчал.
- Ну что я могу рассказать, - улыбнулся Вербицкий. - Я человек
скучный, за рубеж не выезжаю...
Женщина стала оделять их едой, повеяло сытным, душистым
запахом. Антошке - ласково, по-матерински, тут все ясно.
Вербицкому - нейтрально, спокойно: ешь, мол, не жалко. Но
Симагину... Эта ведьма даже картошку умудрялась положить так, что
каждым движением кричала: я твоя. Мое тело - твое, моя душа -
твоя, и вот эта моя картошка - тоже твоя... Вербицкий заговорил о
новой повести, о муках творчества, о писательской Голгофе.
Украдкой он взглядывал на Асю. Странно: язык сковало. Не
рассказывалось. Самому было скучно слушать кислую тягомотину.
Только с Сашенькой пикироваться да Ляпу утешать - вот что я
могу... Она слушала. Прежней враждебности не было в ней, но это
еще хуже. Безразличие. Вербицкий понял: она приветлива с ним
из-за Симагина. Я его друг, вот и все, она приветлива, кормит,
слушает, ждет, когда уйду. У Вербицкого перехватило-таки горло,
картофель едва не пролетел в легкие. Он достал сигареты.
- Вы же все нуждаетесь... спички дай.
- Валер, прости, не дам, - сказал Симагин. - Антошка... и
вообще. Не надо курить, ладно? Вот и Ася у меня уже завязала.
Вербицкий опять ощутил холодное напряжение злобы. Он
поспешно спрятал сигареты и засмеялся:
- Это ты меня прости! Забыл! Правильно говорят: в чужой
монастырь... Здорово потравил вас в тот вечер, да? Симагин
облегченно улыбнулся.
- Так вот. Вы же все, говорю я - все! - нуждаетесь в
лечении. Но уверены, что здоровы. Ты вот возишься со своими
спектрами и знать не хочешь, что готовишь гибель человечества...
- Валер, - укоризненно покачал головой Симагин, - послушать
тебя, так только писатели не готовят гибель человечества.
- Звучит нахально, да? Но это так и есть. Всякая конкретная
деятельность, кроме пользы, приносит и вред. Но человек, который
в нее втянут, кормится от нее и продвигается по службе, слепнет.
Ее успех есть его успех. Ее престиж есть его престиж. Она занят
не миром, а его осколком. Поэтому нужен человек, не участвующий
ни в чем. Не сторонник и не противник. У него и будет эта самая
общечеловеческая позиция, понимаешь? Он разводит всех по их
местам, одергивает всех, кто теряет меру... Поэтому, кстати,
писателя бьют все.
- Да я понимаю... Но, знаешь, человек не может быть
абсолютно сам по себе, - покрутил головой Симагин.
- Именно! Повторяй за мной! Я - человек человечества! Не
семьи. Не профсоюза. Не расы. Я - член вида. Только такой подход
дает возможность не делить людей на своих и чужих, а значит -
понимать всех, сочувствовать всем, любить всех...
- Чихать на всех, - сказала Ася. Симагин вздрогнул. Они
помолчали. Из комнаты доносился захлебывающийся гул реактивных
двигателей, прерываемый отрывистыми командами по-марсиански.
- Такое впечатление, - сказал Вербицкий, криво усмехнувшись
и ни на кого не глядя, - что весь мир против меня!
- Да побойся бога! - взвыл, как пылесос, Симагин. - Я, что
ли? Или Аська? У нее язык просто...
- Конечно, против, - Вербицкий глянул ему в глаза. - Потому
что ты не понимаешь меня.
Симагин только руками всплеснул.
- И ты меня!
- Да, но тебе это не важно. Тебе важны твои машины, а не
люди - вот в чем разница. А для меня нет ничего важнее, что с
людьми из-за машин будет... и не могу тебе объяснить.
- Объяснить - или перекроить по себе? - спросила Ася.
- Всякий, кто объясняет, перекраивает по себе.
- Да, но цели! Один хочет помочь. Другой хочет создать
подобие себе и так выйти из одиночества. В первом случае думают о
другом, во втором - только о себе.
- Никто никогда не думал бы о другом, если бы не нуждался в
нем для себя. Предсмертное раскаяние и покаяние, и просветление
воспевалось в религии и в искусстве столь долго именно потому,
что они для большинства людей есть единственный момент обретения
реального бескорыстия и вызванной им переоценки. Живой корыстен,
потому что собирается жить дальше.
- Живой собирается жить дальше, и чтобы его жизнь не
превратилась в дуэль с каждым встречным, ради собственной же
корысти он должен любить заботиться. Тогда будут любить
заботиться о нем. Это не гарантирует от врагов, но гарантирует
друзей.
- Ася! Ну разве вы не слышите, это даже звучит нелепо:
должен любить! Разве можно любить по долгу?
- Хорошо, - улыбнулась Ася, - поменяйте слова местами, и все
станет совсем ясным. Не должен любить, а любит быть должным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85